Здесь будет пока жить нейрокомикс про приключения Красной Шапочки в постапокалиптическом мире. Страницы буду добавлять по мере готовности. Так что, если смотреть целиком, то сюда.)

Раз у нас сегодня день сердца, уместно будет опубликовать фрагмент рассказа "Ада и её мальчики", сердца касающийся. Дед вредный, спор странный, любовь трудна.

Дед поморщился:

— При чём тут вероятность, барышня? Тут не вероятность, а точный расчёт и мастерство. Пока я рулил этой башней, проблем не было, а вот когда бросил рычаги и побежал вас встречать — вот тут стало опасно, да.

— Рулил? Получается, этот дом — что-то вроде машины?

— Неправда ваша, барышня. Дома живые. Столько внутри просидели и не поняли?

Я помотала головой.

— Ладно, я понимаю, головка у вас красивая, а не чтобы думать. Так что не стану вас техническими подробностями утомлять. Будем считать, что я надел уздечку на лошадку.

Я пропустила все его шпильки. Очень уж интересные вещи открывались.

— Но если есть уздечка, значит, лошадку и остановить можно, правильно?

Дед почесал затылок:

— Правильно, барышня. Можно. Но не нужно. У них сейчас, видите ли,Show more перебег.

— Что?

— Ну как у птиц — перелёт, а здесь — перебег. Миграция, барышня, если вы понимаете, о чём речь.

— Я получила хорошее образование, — сказала я максимально холодным тоном. — Но зачем домам мигрировать? Им холодно или еды не хватает?

— Я не знаю, милая, — улыбнулся Сухожила, — мне и неинтересно. Важно то, что скоро все эти тараканьи бега прекратятся и мы прибудем на место. А ещё важнее, что я научился этими домами-курами управлять. Так что, барышня, мы сможем вернуться домой, вернуться с шумом и грохотом. Это гораздо-гораздо лучше бульдозера! Да одного такого дома хватит, чтобы войти в город как в масло. Можно разрушить стену, протаранить купол. Они нас запомнят, гады!

— А людей не жалко? Думаешь, ни одного не передавишь?

Дед встал передо мной, упёрся обеими руками в стол.

— А пусть не лезут под ноги! — рявкнул он. — Подпорки системы! Жалели они Гека, меня, вас, деточка? Нет! И вы их не жалейте. Что вам до них?

— Сердце у меня большое. Всех в нём собрала, — сказала и сама удивилась.

Но Сухожила не впечатлился:

— Вы, барышня, ни себя, ни жизни не знаете, поэтому чепуху говорите. Большое оно у неё! Ну-ка идите за мной. Я вам покажу настоящее большое сердце!

Он вёл меня, и чем дальше, тем больше я чувствовала себя никчёмной. За то время, пока я предавалась унынию, дед проделал огромную работу: наделал из ремней прочных и аккуратных лестниц, соединил провалы между квартирами прочными мостиками из досок, как-то наладил освещение…

Мы поднялись на пять или шесть этажей. Я взмокла, а Сухожила не потерял бодрости, словно и не дед он вовсе. По сравнению с нашей первой встречей на вокзале он стал и двигаться бодрее, и выглядеть крепче. Исполнилось неосознанное желание?

— Дальше, барышня, очень аккуратно! Постарайтесь не ухнуть вниз! А то Гекатик будет плакать. Он вас за что-то полюбил.

Он распахнул перепачканную в краске железную дверь.

Здесь горели красные фонари, а грохот стоял такой, что мне захотелось зажать уши. Узкий дощатый мостик без бортов вёл вглубь помещения. Я глянула вниз, и у меня закружилась голова. Может, я и свалилась бы, если бы Сухожила не взял меня под локоть.

Пола не было до самого низа. Зато крутились колёса, громыхали стальные валы, натягивались и расслаблялись ремни, туда-сюда ездили огромные бетонные блоки, пахло машинным маслом и гарью.

— Смотрите, барышня! Вот оно! — крикнул мне в ухо дед.

Я повернулась туда, куда он указал, и охнула — сердце, огромное, примерно в три этажа, очертаниями напоминающее человеческое, но всё, состоящее из колёс, поршней и металла, пребывающего в постоянном движении. Сердце, поддерживающее жизнь в этой бетонной башне.

— Видели? Вот большое сердце! А ваше сердечко крохотное, как у курицы! В него только и помещаются люди, которых вы не знаете! Любить чужих просто. У них изо рта не пахнет, их глупостей вы не видите. А слабо́ нас с Геком в это сердечко вместить? Эх, барышня! Эх…

Я где-то в августе подписался в ТГ на канал "Год с Пушкиным". Там день за днём описывается, что он делал, письма, события, свидетельства очевидцев. Мысли Пушкина, его эмоции, планы на будущее. После новогодних он надеялся, что следующий год будет получше, полегче. Как все мы, что же это такое! А теперь он умирает, и читать про это тяжелее, чем в биографии, потому что кажется, видимо из-за формата, что все это происходит прямо сейчас. Так грустно.

Мир "Клоунского оркестра" (книга, над которой я сейчас работаю) - мир победившего холода. Там невозможно пользоваться огнём, там вмерзшие в лёд города. И, понятно дело, там нужны мощные описания зимы. Пока яShow more следовал за героями, было неочевидно, насколько мало у меня а голове слов, чтобы говорить о снегах и морозах. Но как только я перешёл к описаниям, то в первом же написанном абзаце обнаружил пять "лёд" и три "прозрачный".

Так, понятно, далеко не уеду. И, в связи с этим вопрос - чего бы такого почитать, чтобы проникнуться севером, величием ледников и оттенками снега?

Отобрал для себя "Террор Симмонса", собираюсь перечитать Смиллу с ее чувством снега, сейчас втыкаю в воспоминания Николая Пинегина об экспедиции Седова (хых) к Северному полюсу. Обогатился десятком видов морского льда. Но ведь есть ещё полезные и интересные книги? Посоветуйте!

Два года назад я решил, что брошу все силы для крупной формы, не буду, писать рассказы, участвовать в конкурсах, в разных движухах, чтобы не дробить на части немногое время, что у меня есть. Сейчас я думаю,Show more что ошибся. Все-таки движи - это эмоции, общение, идеи, топливо. А роман - это добровольное одиночество, и я его плохо вывез. Мотивация просела, шкала энергии тоже - в результате писательская работа скорее замедлилась. Да и я мальца одичал, чуть ли не от людей шарахаюсь. Буду менять стратегию.