Слева: Новый фонтан в Вене в 2023 году за 2 миллиона евро. Справа: Фонтан Афины Паллады в Вене из Старого Света
Я промолчу, пожалуй. А то в комментах вдруг появится скульптор, «идущий в ногу со временем», и станет мне объяснять, что я ничего не понимаю)
КАК ПРАВИЛЬНО ОБРЕЗАТЬ РОЗЫ ПОСЛЕ ЗИМЫ СОХРАНИ У СЕБЯ НА СТЕНЕ
Стебли роз любых сортов по мере их роста не становятся толщеShow more как ветви деревьев. Каждый побег несколько лет радует нас своими цветами, а потом начинает отмирать. При этом отмирание идет с верхушки, а новый побег начинает расти из почки, которая расположена ниже. Если несколько лет не обрезать розы, то погибшие и молодые побеги переплетутся и розовый куст утратит свою красоту. Более того, он может стать рассадником болезней и вредителей, которые непременно переселятся на другие кусты в вашем розарии. Расскажем, как правильно обрезать розы после зимы. Лучшее время для этого – обрезать розы весной, когда набухнуть почки. Если поспешить с обрезкой, то можно раньше времени разбудить растение и оно пострадает от весенних заморозков. Тогда цветов уж точно не дождетесь. Ну, а если опоздать, то растение может ослабнуть и не дать пышного цветения. Поэтому обрезать розы в период сокодвижения будет не правильно. Делайте в саду все вовремя. Для этой процедуры обрезки вам понадобятся: плотная одежда, перчатки, острый секатор и садовый нож.
Как правильно обрезать розы весной? Существуют четыре основных способов обрезки:
Классическая обрезка роз Это основной способ наших садоводов. Начинается процедура с осмотра куста. Все найденные мертвые стебли удаляем до основания. На месте среза цвет древесины должен быть светлым, без коричневого оттенка. Не жалеем и корневую поросль куста и тонкие веточки. Здоровые стебли следует слегка укоротить.
Умеренная обрезка роз Такой способ обрезки больше всего подходит для кустовых и штамбовых чайно-гибридных роз и роз Флорибунда. Их стебли при этом укорачивают наполовину. Ослабленные побеги следует обрезать еще короче или совсем удалять. Советы выламывать такие побеги неправильные. Их обязательно нужно вырезать острым секатором.
Легкая обрезка роз Этот способ используют для обрезания хорошо укоренившихся и сильнорослых сортов чайно-гибридных роз. Их побеги при этом обрезаются на две трети высоты. Но такую обрезку каждый год проводить не рекомендуется – побеги будут слишком вытягиваться и розы начнут плохо цвести.
Сильная обрезка роз Это основной способ для ухода за взрослыми розами Флорибунда. Его используют для омоложения старых кустов и оздоровления ослабленных растений. Стебли при этом обрезают на уровне третьей почки от основания. После такой основательной стрижки на кусте остаются плотные короткие стебли. Иногда таким образом обрезают и только посаженный куст розы. Тогда он растет более пышным и бутонов на нем бывает больше.
Еще немного информации: Когда проводить обрезку роз Весенняя обрезка роз проводится до середины апреля, как только появляются первые признаки роста розы. Поздней весной удаляют слишком длинные побеги.
Летом удаляют увядшие бутоны и поврежденные побеги. Если часто идут дожди, бутоны могут размокать и загнивать, в этом случае их необходимо удалить.
Осенняя обрезка заключается в удалении длинных побегов, который рискуют быть сломанными зимой, а также бутонов и плодов. Также срезают больные и сухие побеги, придают форму кусту.
Как выполнить обрезку роз
Выбор почки. Срез выполняем над покоящейся почкой, обращенной наружу, чтобы не остановился рост розы. В противном случае будут развиваться слабые ветки, направленные в центр куста.
Наклон среза. Ветки обрезают на 0,5 – 1 см выше почки. Угол среза – 45 градусов. Если произвести срез ближе, почка не раскроется и не даст нового побега. Если произвести срез дальше – новый побег не выживет.
Поверхность среза должна быть гладкой. Используйте только острый секатор. Зачищайте все неровности на поверхности среза, иначе он будет открыт для вредителей.
Особенности: Во время обрезки удаляйте дикие побеги розы. Их обрезают или выламывают у самого основания.
Сухие или поврежденные побеги удаляют до здорового места, т.е. до места, где срез белого или зеленого цвета.
Удаляйте тонкие побеги (на них все равно не будет завязи) и переплетенные между собой побеги.
Возможно удаление здоровых побегов, если необходимо придать кусту нужную форму.
#советыУютныйСад
С Любовью ваш #УютныйСад
МАРОДЁР
Нас выгрузили из старенького грузовичка и завели в блиндаж с низкимShow more потолком. Народу в нём было полно. Отовсюду на нас глазели небритые усталые лица с равнодушными глазами.
- Как зовут? Звание? - крикнул старшина не глядя на меня, сидя за столом, сколоченным из досок.
- Модест, - назвал я своё имя. - Рядовой Модест Кальчевский!
Присутствующие в блиндаже резко повернулись в мою сторону.
- Артист, что ли? - старшина отложил карандаш в сторону и с любопытством посмотрел на меня.
- Папа учёный, мама биолог. Я в литературном учился. В честь композитора назвали. Мусоргского.
- Вечером посмотрим, как ты учился! - развёл руками старшина.
Он записал данные в свою тетрадь и крикнул следующего. Затем нас семерых он поставил в шеренгу и объявил перед строем:
- Вы зачислены в штрафную роту штрафного батальона! Враг покуда не разбит! И у вас есть возможность всё исправить! Родина дала вам попытку искупить вину кровью, возможно, смертью! Родина ждёт от вас подвига! Иначе и быть не могёт!
- Не может! - мне надоело слушать безграмотную речь, и я поправил его.
- Что-о-о?! - крикнул мне старшина.
- Так не говорят: «не могёт»! Нет такого слова в русском языке...
Старшина чертыхнулся, смачно сплюнул на земляной пол, но быстро согласился.
- И ещё! Оставление части будет признано - дезертирством! За неподчинение и мародёрство - расстрел на месте! К каждому из новеньких будет приставлен кто-нибудь из старослужащих!
Старшина посмотрел в список и громко выкрикнул попарно имена:
- Маштаков к Панину! Исаев к Петрову! Кальчевский к Хромову!.. Вольно! Разойдись! Рядовой, который артист. Ко мне! - скомандовал он.
Я подошёл в ожидании самого худшего. Но он кинул мне обрывок бумаги.
- Какие ещё были ошибки? Пиши!..
После я спросил старшину, где мне найти Хромова - своего напарника.
- Хромов-то? Мародёр. Вон тот рослый - со шрамом на лице.
Мне показалось, что «мародёр» больше прозвучало как прозвище, чем как статус осуждённого. Хромов молча поздоровался со мной, когда я подошёл к нему:
- Саша, - протянул он большую ладонь, не глядя на меня.
Мне не терпелось порасспросить о войне, о новой для меня роте, о нём самом.
- Почему тебя назвали мародёром?
Парень уже отвернулся, но на секунду замер и внимательно поглядел на меня.
- Тяжело тебе придётся, браток! Сюда тоже за длинный язык попал? - скорее констатировал он, чем спросил, вероятно, намекая на мою излишнюю болтливость.
Хромов был прав - не успел я повоевать. В части заступился за однополчанина и попал под раздачу. Вместо покаяния начал отстаивать свою позицию и ударил такого же молодого, как я, командира, чем усугубил своё положение и в итоге оказался здесь - в штрафной роте.
Мой ответ завис в пространстве блиндажа. Хромов потерял ко мне интерес, и я принялся обустраиваться на новом месте. Но вскоре меня позвали.
- Ну, что, артист, зрители собрались!
Я огляделся. Всё с интересом смотрели в мою сторону.
Я выдохнул, собираясь с силами и выпалил:
- Мцыри! Лермонтов...
Этот стих мне удавался особенно хорошо. Я читал его много раз: в школе, в институте, в различных литературных кругах. Войдя в кураж, я медленно подводил слушателей к самой, на мой взгляд, ключевой сцене - схватки с барсом. Когда я закончил, народ зааплодировал и бурно начал обсуждать поэму.
- А говорил, не артист! - уважительно сказал старшина - он был доволен удавшимся вечером.
Я не стал спорить, хотя и учился на филолога. Артист, так артист…
На следующий день случился бой - первый в моей жизни. После усиленной артподготовки, нас бросили на укрепления противника. Немцы не собирались сдавать свои позиции. Зарокотал пулемёт, послышались выстрелы и разрывы гранат.
Где-то сбоку раздалось: «В атаку, сукины дети!» Крикнувший первым рванул вперёд. За ним потянулось мощное: «Ур-а-а-а!» И зелёная лавина застиранных гимнастёрок понеслась навстречу смерти.
Я вцепился в цевьё винтовки и, спотыкаясь на неровной земле, пригибаясь от пуль, тоже побежал вперёд. Когда появились немецкие каски, начал беспорядочно палить в их сторону. В голове грохотало, но больше от прилившей к вискам крови, чем от разрывов мин.
Сердце бешено колотилось и, казалось, вот-вот вылетит из груди.
Первые ряды, прорвав оборону, уже перешли в рукопашную, орудуя сапёрными лопатками, молча и сосредоточенно, словно рубили капусту…
Я рванулся к ним. Чья-то рука дёрнула меня назад и я, потеряв равновесие, упал на землю. И тотчас прозвучали выстрелы. Пули аккуратно легли в то место, где я был всего секунду назад.
- Куда ты, дура?! Это тебе не сцена! Аплодисментов не дождёшься! -
Хромов смотрел на меня, как на больного - его шрам отчётливо белел на раскрасневшемся лице.
- Спасибо! - выдохнул я, ещё не до конца понимая произошедшее.
- «Спасибо!..» Отчитывайся потом за тебя перед старшиной! Куда ты рванул-то? Помереть что ли торопишься?! Еле поспевал за тобой.
Хромов облокотился на стену и короткими очередями укладывал пробегающих мимо фрицев:
- Говорили же - держись за своих старших товарищей! - Хромов выдернул чеку и бросил гранату.
Раздался взрыв. Бежавшие к нам фрицы подпрыгнули и исчезли в дыму.
Когда всё стихло, послышались стоны.
- Мне нельзя умирать! - он придвинулся почти вплотную к моему лицу. - Никак нельзя! Понял?!
Я посмотрел в его зрачки и быстро закивал головой. Бой закончился так же внезапно, как и начался. Местами горело, и над полем вился дым. Пахло гарью и порохом. Вокруг лежали неподвижные тела, застывшие в неестественных позах.
Рядом с ними сидели почерневшие бойцы и молча курили. Хромов встал, огляделся вокруг, стряхнул землю со своей гимнастёрки и пошёл по позициям.
- Пошёл Мародёр трофеи собирать, - сказал кто-то спокойно, провожая его спину.
Я двинулся за Хромовым. Он ходил между разбросанных тел немцев, очевидно, что-то выискивая. Я брёл за ним, не чувствуя реальности. Ком давил горло и сильно тошнило. Возле одного фашиста он остановился. Носком сапога перевернул труп.
- Офицер! Это хорошо! - обрадовался он, увидев погоны, и присел рядом.
- Почему? - спросил я, ещё плохо соображая.
- Резерв бросили! - не обращая на меня внимания, сказал Хромов. - Офицеров много!
Он поднял руку немца и начал снимать часы с запястья. Потом пошарил по карманам и вытащил оттуда зажигалку и портсигар. Внимательно рассмотрел и остался доволен находкой. Через секунду всё исчезло в его солдатском вещмешке.
Закончив с офицерами, Хромов принялся обшаривать немецких солдат. В мешок полетели сигареты, галеты, цепочки. Он осторожно разворачивал простреленные, разорванные гранатами тела с запёкшейся кровью, и спокойно обыскивал карманы и сумки.
Закончив, Хромов разложил съестные припасы прямо на земле. Откупорил банку с тушёнкой и достал из-за голенища стальную ложку с остро заточенными гранями на конце ручки.
- Извини, браток! Отголоски прошлого! Беспризорное детство воровское. Не пропадать же добру! Присаживайся, Артист! - пригласил он меня. - Отметим твой первый бой! Жив остался, и то ладно!
Я не смог долго смотреть на это и отошёл к кустам. Меня вырвало, и я не знал, от чего больше: от вида крови, от множества тел, от смерти, сотворившей свою ужасную трапезу, или от хладнокровного мародёрства моего опекуна.
Прошло время. Штрафники менялись. Кто-то погибал, искупая вину кровью, кого-то переводили в другие подразделения. Наши войска продвигались с упорными боями вперёд на Запад. Старшине дали лейтенанта.
Он по-прежнему убеждённо говорил об искуплении вины перед Родиной. Его речь была выверена и безупречна. Ко мне приставляли молодых штрафников. Я продолжал дружить с Хромовым.
Но полоса отчуждения после первого боя всё же пробежала. Мне был неприятен сам факт мародёрства, как и многим другим. Да, возможно, мы заслужили эти трофеи, но на душе было противно. Хотя многим это не мешало курить качественные немецкие сигареты и есть галеты с тушёнкой.
Однажды Хромову понадобилось в город. Это было вопреки уставу и действующему порядку. Но лейтенант, зная, что тот всё равно уйдёт, заиграв желваками, уступил, показав на меня:
- С Артистом пойдёшь.
В городе, выяснив у прохожих, где находится рынок, Хромов уверенно направился в его направлении. Проходя меж скудных рядов, он явно выискивал своим опытным взглядом, только ему одному понятное место.
Наконец, после долгих поисков, мы подошли к небольшому прилавку. Перекинувшись на непонятном мне воровском жаргоне парой фраз с жуликоватого вида продавцом, он отдал ему свой увесистый вещмешок.
И придвинувшись поближе, чтобы никто не услышал, уверенно сказал, взявшись за ствол автомата: «Не вздумай дурить! Найду - убью!»
- Обижаете, - мужичонка развёл руками и исчез.
Через некоторое время он появился вновь и передал увесистую пачку мятых денег. Хромов по-деловому, заламывая каждую купюру, пересчитал их.
- Как в аптеке! - согласился с ним Хромов и, не прощаясь, пошёл по рынку.
По дороге он, отсчитав несколько бумажек, купил большой шмат сала и бутыль самогона. Остановившись возле яркой тётки, он весело подмигнул мне и неожиданно скупил все её леденцы - жёлтые петушки на деревянных палочках. Я улыбнулся. Было что-то в этом по-детски наивное.
То, что я увидел позже, стало для меня большим откровением.
Взрослые мужики, которые отбывали здесь срок за различные преступления, повидавшие смерть, ходили с теми самыми петушками, как малые дети, и радовались им больше чем самогонке.
А через два дня мы с Хромовым нарвались на засаду. В пустом и заброшенном доме меня ударили сбоку по голове чем-то тяжёлым. Всё поплыло перед глазами. Оглушенный, я упал на пол.
Хромов рванулся в мою сторону. Послышались выстрелы, потом рванула граната. Немного придя в себя, я увидел, как Хромов борется со здоровенным эсэсовцем.
Немец в прошлом явно был борец. Мощными руками он умело захватывал Хромова, словно в тиски. Хромов крутился как уж на сковородке, неимоверными движениями выворачиваясь из всех захватов. Два солдата пыхтели, сопели, возясь на грязном полу.
Я силился встать. Голова гудела и кружилась. Из раны сочилась кровь, заливая глаза. Подобрав автомат, я на коленях пополз к ним. Немцу удалось захватить Хромова сзади. Одной рукой он держал его руки, другой, обхватив за шею, душил.
Я полз к ним и видел лица обоих. Они также оба смотрели на меня. Хромов скалился, задыхаясь, и судорожно ловил ртом воздух.
Неожиданно он изловчился, свободной рукой стремительно скользнул в голенище своего сапога и через мгновение быстрым ударом вонзил острым концом ложки немцу прямо в горло. Эсэсовец ослабил хватку.
Из раны, на голову Хромова хлынула кровь. Он выдернул ложку, быстро сунул ещё раз в горло и провернул её там несколько раз. Немец захрипел, отпустил соперника и встал на четвереньки, опёршись руками об пол. Хромов быстро вскочил, выдернул у меня автомат и полоснул очередью по эсэсовцу.
- Как там у тебя было: «…И в горло я успел воткнуть и там три раза провернуть своё оружье!..»
Он надсадно засмеялся. На его гимнастёрке чуть выше пояса медленно проступало большое красное пятно. Немец успел ножом поранить Хромова. Он зажал рану руками, но кровь продолжала сочиться сквозь пальцы. До своих Хромова я не дотащил. Он умер у меня на руках.
- Нельзя мне было умирать! Никак нельзя!.. - Он сильно сжал мою руку и что-то хотел ещё сказать, но отвернулся.
Рука ослабла, и я по-отечески прижал его к себе.
* * *
- На! - лейтенант протянул мне знакомый вещмешок. - Детдомовский он. Никого у него не было. Я развязал узел и начал выкладывать нехитрый скарб погибшего друга. На стол легли куски мыла, запасной ремень, зажигалка, два портсигара и стопка треугольных писем, перетянутая тесёмкой.
Я взял одно из них. На обратном адресе была указана Кострома, улица, номер дома. Я развернул и увидел ровные красивые буквы, явно написанные женской рукой:
«Дорогой, Сашенька! Спасибо большое, что помнишь о нас! Мы живём хорошо! Твои переводы очень спасают нас! Правда, на деньги сейчас мало что купишь - больше на обмен. Но мы смогли на них приобрести дрова и уголь! Если ты помнишь, для нас это спасение…»
Дальше в письме адресат подробно отчитывался, что удалось ещё купить на эти деньги. Потом был подробный рассказ о жизни питомцев детдома. В конце письма стояло сорок детских корявых подписей... или больше.
У меня уже не хватило сил сосчитать. Я читал и плакал над этими письмами. Мои слёзы капали на чернила, оставляя разводы.
* * *
Почтальон тётя Глаша, пожилая женщина, постучала в калитку большого двора, в центре которого располагался двухэтажный дом. Не дождавшись, она смело толкнула дверцу и прошла внутрь по протоптанной дорожке.
К ней уже бежала навстречу, кутаясь в платок, того же возраста женщина.
Тётя Глаша радостно помахала ей казённой бумажкой.
- Слава Богу, живой наш Сашенька! - обрадовалась женщина в платке.
- Не пишет только… Одни переводы приходят…
- Может, наступают. Говорили, что так немца бьют, что почта за ними не поспевает! - попыталась успокоить её тётя Глаша.
Обе женщины вздохнули.
- Раз переводы шлёт, значит, точно живой! А это главное!
- Да, - согласилась с почтальоншей женщина в платке. - Если шлёт, значит, живой!
(с) Рустем Шарафисламов
фото: иллюстрация
Нас выгрузили из старенького грузовичка и завели в блиндаж с низкимShow more потолком. Народу в нём было полно. Отовсюду на нас глазели небритые усталые лица с равнодушными глазами.
- Как зовут? Звание? - крикнул старшина не глядя на меня, сидя за столом, сколоченным из досок.
- Модест, - назвал я своё имя. - Рядовой Модест Кальчевский!
Присутствующие в блиндаже резко повернулись в мою сторону.
- Артист, что ли? - старшина отложил карандаш в сторону и с любопытством посмотрел на меня.
- Папа учёный, мама биолог. Я в литературном учился. В честь композитора назвали. Мусоргского.
- Вечером посмотрим, как ты учился! - развёл руками старшина.
Он записал данные в свою тетрадь и крикнул следующего. Затем нас семерых он поставил в шеренгу и объявил перед строем:
- Вы зачислены в штрафную роту штрафного батальона! Враг покуда не разбит! И у вас есть возможность всё исправить! Родина дала вам попытку искупить вину кровью, возможно, смертью! Родина ждёт от вас подвига! Иначе и быть не могёт!
- Не может! - мне надоело слушать безграмотную речь, и я поправил его.
- Что-о-о?! - крикнул мне старшина.
- Так не говорят: «не могёт»! Нет такого слова в русском языке...
Старшина чертыхнулся, смачно сплюнул на земляной пол, но быстро согласился.
- И ещё! Оставление части будет признано - дезертирством! За неподчинение и мародёрство - расстрел на месте! К каждому из новеньких будет приставлен кто-нибудь из старослужащих!
Старшина посмотрел в список и громко выкрикнул попарно имена:
- Маштаков к Панину! Исаев к Петрову! Кальчевский к Хромову!.. Вольно! Разойдись! Рядовой, который артист. Ко мне! - скомандовал он.
Я подошёл в ожидании самого худшего. Но он кинул мне обрывок бумаги.
- Какие ещё были ошибки? Пиши!..
После я спросил старшину, где мне найти Хромова - своего напарника.
- Хромов-то? Мародёр. Вон тот рослый - со шрамом на лице.
Мне показалось, что «мародёр» больше прозвучало как прозвище, чем как статус осуждённого. Хромов молча поздоровался со мной, когда я подошёл к нему:
- Саша, - протянул он большую ладонь, не глядя на меня.
Мне не терпелось порасспросить о войне, о новой для меня роте, о нём самом.
- Почему тебя назвали мародёром?
Парень уже отвернулся, но на секунду замер и внимательно поглядел на меня.
- Тяжело тебе придётся, браток! Сюда тоже за длинный язык попал? - скорее констатировал он, чем спросил, вероятно, намекая на мою излишнюю болтливость.
Хромов был прав - не успел я повоевать. В части заступился за однополчанина и попал под раздачу. Вместо покаяния начал отстаивать свою позицию и ударил такого же молодого, как я, командира, чем усугубил своё положение и в итоге оказался здесь - в штрафной роте.
Мой ответ завис в пространстве блиндажа. Хромов потерял ко мне интерес, и я принялся обустраиваться на новом месте. Но вскоре меня позвали.
- Ну, что, артист, зрители собрались!
Я огляделся. Всё с интересом смотрели в мою сторону.
Я выдохнул, собираясь с силами и выпалил:
- Мцыри! Лермонтов...
Этот стих мне удавался особенно хорошо. Я читал его много раз: в школе, в институте, в различных литературных кругах. Войдя в кураж, я медленно подводил слушателей к самой, на мой взгляд, ключевой сцене - схватки с барсом. Когда я закончил, народ зааплодировал и бурно начал обсуждать поэму.
- А говорил, не артист! - уважительно сказал старшина - он был доволен удавшимся вечером.
Я не стал спорить, хотя и учился на филолога. Артист, так артист…
На следующий день случился бой - первый в моей жизни. После усиленной артподготовки, нас бросили на укрепления противника. Немцы не собирались сдавать свои позиции. Зарокотал пулемёт, послышались выстрелы и разрывы гранат.
Где-то сбоку раздалось: «В атаку, сукины дети!» Крикнувший первым рванул вперёд. За ним потянулось мощное: «Ур-а-а-а!» И зелёная лавина застиранных гимнастёрок понеслась навстречу смерти.
Я вцепился в цевьё винтовки и, спотыкаясь на неровной земле, пригибаясь от пуль, тоже побежал вперёд. Когда появились немецкие каски, начал беспорядочно палить в их сторону. В голове грохотало, но больше от прилившей к вискам крови, чем от разрывов мин.
Сердце бешено колотилось и, казалось, вот-вот вылетит из груди.
Первые ряды, прорвав оборону, уже перешли в рукопашную, орудуя сапёрными лопатками, молча и сосредоточенно, словно рубили капусту…
Я рванулся к ним. Чья-то рука дёрнула меня назад и я, потеряв равновесие, упал на землю. И тотчас прозвучали выстрелы. Пули аккуратно легли в то место, где я был всего секунду назад.
- Куда ты, дура?! Это тебе не сцена! Аплодисментов не дождёшься! -
Хромов смотрел на меня, как на больного - его шрам отчётливо белел на раскрасневшемся лице.
- Спасибо! - выдохнул я, ещё не до конца понимая произошедшее.
- «Спасибо!..» Отчитывайся потом за тебя перед старшиной! Куда ты рванул-то? Помереть что ли торопишься?! Еле поспевал за тобой.
Хромов облокотился на стену и короткими очередями укладывал пробегающих мимо фрицев:
- Говорили же - держись за своих старших товарищей! - Хромов выдернул чеку и бросил гранату.
Раздался взрыв. Бежавшие к нам фрицы подпрыгнули и исчезли в дыму.
Когда всё стихло, послышались стоны.
- Мне нельзя умирать! - он придвинулся почти вплотную к моему лицу. - Никак нельзя! Понял?!
Я посмотрел в его зрачки и быстро закивал головой. Бой закончился так же внезапно, как и начался. Местами горело, и над полем вился дым. Пахло гарью и порохом. Вокруг лежали неподвижные тела, застывшие в неестественных позах.
Рядом с ними сидели почерневшие бойцы и молча курили. Хромов встал, огляделся вокруг, стряхнул землю со своей гимнастёрки и пошёл по позициям.
- Пошёл Мародёр трофеи собирать, - сказал кто-то спокойно, провожая его спину.
Я двинулся за Хромовым. Он ходил между разбросанных тел немцев, очевидно, что-то выискивая. Я брёл за ним, не чувствуя реальности. Ком давил горло и сильно тошнило. Возле одного фашиста он остановился. Носком сапога перевернул труп.
- Офицер! Это хорошо! - обрадовался он, увидев погоны, и присел рядом.
- Почему? - спросил я, ещё плохо соображая.
- Резерв бросили! - не обращая на меня внимания, сказал Хромов. - Офицеров много!
Он поднял руку немца и начал снимать часы с запястья. Потом пошарил по карманам и вытащил оттуда зажигалку и портсигар. Внимательно рассмотрел и остался доволен находкой. Через секунду всё исчезло в его солдатском вещмешке.
Закончив с офицерами, Хромов принялся обшаривать немецких солдат. В мешок полетели сигареты, галеты, цепочки. Он осторожно разворачивал простреленные, разорванные гранатами тела с запёкшейся кровью, и спокойно обыскивал карманы и сумки.
Закончив, Хромов разложил съестные припасы прямо на земле. Откупорил банку с тушёнкой и достал из-за голенища стальную ложку с остро заточенными гранями на конце ручки.
- Извини, браток! Отголоски прошлого! Беспризорное детство воровское. Не пропадать же добру! Присаживайся, Артист! - пригласил он меня. - Отметим твой первый бой! Жив остался, и то ладно!
Я не смог долго смотреть на это и отошёл к кустам. Меня вырвало, и я не знал, от чего больше: от вида крови, от множества тел, от смерти, сотворившей свою ужасную трапезу, или от хладнокровного мародёрства моего опекуна.
Прошло время. Штрафники менялись. Кто-то погибал, искупая вину кровью, кого-то переводили в другие подразделения. Наши войска продвигались с упорными боями вперёд на Запад. Старшине дали лейтенанта.
Он по-прежнему убеждённо говорил об искуплении вины перед Родиной. Его речь была выверена и безупречна. Ко мне приставляли молодых штрафников. Я продолжал дружить с Хромовым.
Но полоса отчуждения после первого боя всё же пробежала. Мне был неприятен сам факт мародёрства, как и многим другим. Да, возможно, мы заслужили эти трофеи, но на душе было противно. Хотя многим это не мешало курить качественные немецкие сигареты и есть галеты с тушёнкой.
Однажды Хромову понадобилось в город. Это было вопреки уставу и действующему порядку. Но лейтенант, зная, что тот всё равно уйдёт, заиграв желваками, уступил, показав на меня:
- С Артистом пойдёшь.
В городе, выяснив у прохожих, где находится рынок, Хромов уверенно направился в его направлении. Проходя меж скудных рядов, он явно выискивал своим опытным взглядом, только ему одному понятное место.
Наконец, после долгих поисков, мы подошли к небольшому прилавку. Перекинувшись на непонятном мне воровском жаргоне парой фраз с жуликоватого вида продавцом, он отдал ему свой увесистый вещмешок.
И придвинувшись поближе, чтобы никто не услышал, уверенно сказал, взявшись за ствол автомата: «Не вздумай дурить! Найду - убью!»
- Обижаете, - мужичонка развёл руками и исчез.
Через некоторое время он появился вновь и передал увесистую пачку мятых денег. Хромов по-деловому, заламывая каждую купюру, пересчитал их.
- Как в аптеке! - согласился с ним Хромов и, не прощаясь, пошёл по рынку.
По дороге он, отсчитав несколько бумажек, купил большой шмат сала и бутыль самогона. Остановившись возле яркой тётки, он весело подмигнул мне и неожиданно скупил все её леденцы - жёлтые петушки на деревянных палочках. Я улыбнулся. Было что-то в этом по-детски наивное.
То, что я увидел позже, стало для меня большим откровением.
Взрослые мужики, которые отбывали здесь срок за различные преступления, повидавшие смерть, ходили с теми самыми петушками, как малые дети, и радовались им больше чем самогонке.
А через два дня мы с Хромовым нарвались на засаду. В пустом и заброшенном доме меня ударили сбоку по голове чем-то тяжёлым. Всё поплыло перед глазами. Оглушенный, я упал на пол.
Хромов рванулся в мою сторону. Послышались выстрелы, потом рванула граната. Немного придя в себя, я увидел, как Хромов борется со здоровенным эсэсовцем.
Немец в прошлом явно был борец. Мощными руками он умело захватывал Хромова, словно в тиски. Хромов крутился как уж на сковородке, неимоверными движениями выворачиваясь из всех захватов. Два солдата пыхтели, сопели, возясь на грязном полу.
Я силился встать. Голова гудела и кружилась. Из раны сочилась кровь, заливая глаза. Подобрав автомат, я на коленях пополз к ним. Немцу удалось захватить Хромова сзади. Одной рукой он держал его руки, другой, обхватив за шею, душил.
Я полз к ним и видел лица обоих. Они также оба смотрели на меня. Хромов скалился, задыхаясь, и судорожно ловил ртом воздух.
Неожиданно он изловчился, свободной рукой стремительно скользнул в голенище своего сапога и через мгновение быстрым ударом вонзил острым концом ложки немцу прямо в горло. Эсэсовец ослабил хватку.
Из раны, на голову Хромова хлынула кровь. Он выдернул ложку, быстро сунул ещё раз в горло и провернул её там несколько раз. Немец захрипел, отпустил соперника и встал на четвереньки, опёршись руками об пол. Хромов быстро вскочил, выдернул у меня автомат и полоснул очередью по эсэсовцу.
- Как там у тебя было: «…И в горло я успел воткнуть и там три раза провернуть своё оружье!..»
Он надсадно засмеялся. На его гимнастёрке чуть выше пояса медленно проступало большое красное пятно. Немец успел ножом поранить Хромова. Он зажал рану руками, но кровь продолжала сочиться сквозь пальцы. До своих Хромова я не дотащил. Он умер у меня на руках.
- Нельзя мне было умирать! Никак нельзя!.. - Он сильно сжал мою руку и что-то хотел ещё сказать, но отвернулся.
Рука ослабла, и я по-отечески прижал его к себе.
* * *
- На! - лейтенант протянул мне знакомый вещмешок. - Детдомовский он. Никого у него не было. Я развязал узел и начал выкладывать нехитрый скарб погибшего друга. На стол легли куски мыла, запасной ремень, зажигалка, два портсигара и стопка треугольных писем, перетянутая тесёмкой.
Я взял одно из них. На обратном адресе была указана Кострома, улица, номер дома. Я развернул и увидел ровные красивые буквы, явно написанные женской рукой:
«Дорогой, Сашенька! Спасибо большое, что помнишь о нас! Мы живём хорошо! Твои переводы очень спасают нас! Правда, на деньги сейчас мало что купишь - больше на обмен. Но мы смогли на них приобрести дрова и уголь! Если ты помнишь, для нас это спасение…»
Дальше в письме адресат подробно отчитывался, что удалось ещё купить на эти деньги. Потом был подробный рассказ о жизни питомцев детдома. В конце письма стояло сорок детских корявых подписей... или больше.
У меня уже не хватило сил сосчитать. Я читал и плакал над этими письмами. Мои слёзы капали на чернила, оставляя разводы.
* * *
Почтальон тётя Глаша, пожилая женщина, постучала в калитку большого двора, в центре которого располагался двухэтажный дом. Не дождавшись, она смело толкнула дверцу и прошла внутрь по протоптанной дорожке.
К ней уже бежала навстречу, кутаясь в платок, того же возраста женщина.
Тётя Глаша радостно помахала ей казённой бумажкой.
- Слава Богу, живой наш Сашенька! - обрадовалась женщина в платке.
- Не пишет только… Одни переводы приходят…
- Может, наступают. Говорили, что так немца бьют, что почта за ними не поспевает! - попыталась успокоить её тётя Глаша.
Обе женщины вздохнули.
- Раз переводы шлёт, значит, точно живой! А это главное!
- Да, - согласилась с почтальоншей женщина в платке. - Если шлёт, значит, живой!
(с) Рустем Шарафисламов
фото: иллюстрация
12 views