Я не должен был появиться на свет. Я был приговорен, еще не начав жить, родными, близкими, знакомыми и всеми медицинскими светилами города Смоленска. Чахотка, сжигавшая маму, вступила в последнюю стадию,Show more мамины дни были сочтены, и все тихо и твердо настаивали на немедленном прекращении беременности.
А меня так ждали! Войны вырывали мужчин из женских объятий, а в краткие мгновения, когда мужчины возвращались, ожесточение, опасности и стрельба за окном мешали любви и нежности: между мужчиной и женщиной лежал меч, как между Тристаном и Изольдой. Дети рождались неохотно, потому что мужчины не оставались до утра, и женщины робко плакали, провожая их в стылую темень. А смерть меняла одежды куда чаще, чем самая модная модница, прикидываясь сегодня тифом, завтра – случайной пулей, послезавтра – оспой или расстрелом по ошибке. И на все нужны были силы, и на все их хватало. На все – кроме детей. И я забрезжил как долгожданный рассвет после девятилетней ночи.
А маму сжигала чахотка.
И меня и маму спас один совет. Он был дан тихим голосом и больше походил на просьбу:
– Рожайте, Эля. Роды – великое чудо. Может быть, самое великое из всех чудес.
Через семь лет после этих негромких слов доктор Янсен погиб. Была глухая дождливая осень, серое небо прижалось к земле, и горизонт съежился до размеров переполненного людьми кладбища. Мы с мамой стояли на коленях в холодной грязи, и моя неверующая матушка, дочь принципиального атеиста и легкомысленной язычницы, жена красного командира и большевика, истово молилась, при каждом поклоне падая лбом в мокрую могилыгую землю. И вокруг, всюду, по всему кладбищу, стояли на коленях простоволосые женщины, дети и мужчины, молясь разным богам на разных языках. А у открытого гроба стоял инвалид – краснознаменец Родион Петров и размахивал единственной рукой с зажатой в кулаке кепкой.
– Вот, прощаемся. Прощаемся. Не будет у нас больше доктора Янсена, смоляне, земляки, родные вы мои. Может, ученей будут, может, умней, а только Янсена не будет. Не будет Янсена…
…О, как я жалею, что я – не живописец! Я бы непременно написал серое небо, и мокрое кладбище, и свежевырытую могилу, и калеку-краснознаменца. И – женщин: в черном, на коленях. Православных и католичек, иудеек и мусульманок, лютеранок и староверок, истово религиозных и неистово неверующих – всех, молящихся за упокой души и вечное блаженство не отмеченного ни званиями, ни степенями, ни наградами провинциального доктора Янсена…
Я уже смутно помню этого сутулого худощавого человека, всю жизнь представлявшегося мне стариком. Опираясь о большой зонт, он неутомимо от зари до зари шагал по обширнейшему участку. Это был район бедноты, сюда не ездили извозчики, да у доктора Янсена на них и денег-то не было. А были неутомимые ноги, великое терпение и долг. Неоплатный долг интеллигента перед своим народом. И доктор бродил по доброй четверти губернского города Смоленска без выходных и без праздников, потому что болезни тоже не знали ни праздников, ни выходных, а доктор Янсен сражался за людские жизни. Зимой и летом, в слякоть и вьюгу, днём и ночью.
Врачебный и человеческий авторитет доктора Янсена был выше, чем можно себе вообразить в наше время. Он обладал редчайшим даром жить не для себя, думать не о себе, заботиться не о себе, никогда никого не обманывать и всегда говорить правду, как бы горька она ни была. Такие люди перестают быть только специалистами: людская благодарная молва приписывает им мудрость, граничащую со святостью. И доктор Янсен не избежал этого. Человек, при жизни возведенный в ранг святого, уже не волен в своей смерти, если, конечно, этот ореол святости не создан искусственным освещением. Доктор Янсен был святым города Смоленска, а потому и обреченным на особую, мученическую смерть. Нет, не он искал героическую гибель, а героическая гибель искала его.
Доктор Янсен задохнулся в канализационном колодце, спасая детей.
В те времена центр города уже имел канализацию, которая постоянно рвалась, и тогда рылись глубокие колодцы. Над колодцами устанавливался ворот с бадьей, которой откачивали просочившиеся сточные воды. Процедура была длительной, рабочие в одну смену не управлялись, все замирало до утра, и тогда бадьей и воротом завладевали мы. Нет, не в одном катании — стремительном падении, стоя на бадье, и медленном подъеме из тьмы — таилась притягательная сила этого развлечения.
Провал в преисподнюю, где нельзя дышать, где воздух перенасыщен метаном, впрямую был связан с недавним прошлым наших отцов, с их риском, их разговорами, их воспоминаниями. Наши отцы прошли не только гражданскую, но и мировую, «германскую» войну, где применялись реальные отравляющие вещества.
И мы, сдерживая дыхание, с замирающим сердцем летели в смрадные дыры, как в газовую атаку.
Обычно на бадью становился один, а двое вертели ворот. Но однажды решили прокатиться вдвоем, и веревка оборвалась. Доктор Янсен появился, когда возле колодца метались двое пацанов. Отправив их за помощью, доктор тут же спустился в колодец, нашел уже потерявших сознание мальчишек, сумел вытащить одного и, не отдохнув, полез за вторым. Спустился, понял, что еще раз ему уже не подняться, привязал мальчика к обрывку веревки и потерял сознание. Мальчики пришли в себя быстро, но доктора Янсена спасти не удалось.
Так погиб последний святой города Смоленска, ценою своей жизни оплатив жизнь двух мальчиков, и меня потрясла не только его смерть, но и его похороны. Весь Смоленск от мала до велика хоронил своего Доктора.
- А дома у него – деревянный топчан и книги, – тихо сказала мама, когда мы вернулись с кладбища. – И больше ничего. Ничего!
В голосе ее звучало благоговение: она говорила о святом, а святость не знает бедности.
(Борис Васильев, автобиография "Летят мои кони...")
А меня так ждали! Войны вырывали мужчин из женских объятий, а в краткие мгновения, когда мужчины возвращались, ожесточение, опасности и стрельба за окном мешали любви и нежности: между мужчиной и женщиной лежал меч, как между Тристаном и Изольдой. Дети рождались неохотно, потому что мужчины не оставались до утра, и женщины робко плакали, провожая их в стылую темень. А смерть меняла одежды куда чаще, чем самая модная модница, прикидываясь сегодня тифом, завтра – случайной пулей, послезавтра – оспой или расстрелом по ошибке. И на все нужны были силы, и на все их хватало. На все – кроме детей. И я забрезжил как долгожданный рассвет после девятилетней ночи.
А маму сжигала чахотка.
И меня и маму спас один совет. Он был дан тихим голосом и больше походил на просьбу:
– Рожайте, Эля. Роды – великое чудо. Может быть, самое великое из всех чудес.
Через семь лет после этих негромких слов доктор Янсен погиб. Была глухая дождливая осень, серое небо прижалось к земле, и горизонт съежился до размеров переполненного людьми кладбища. Мы с мамой стояли на коленях в холодной грязи, и моя неверующая матушка, дочь принципиального атеиста и легкомысленной язычницы, жена красного командира и большевика, истово молилась, при каждом поклоне падая лбом в мокрую могилыгую землю. И вокруг, всюду, по всему кладбищу, стояли на коленях простоволосые женщины, дети и мужчины, молясь разным богам на разных языках. А у открытого гроба стоял инвалид – краснознаменец Родион Петров и размахивал единственной рукой с зажатой в кулаке кепкой.
– Вот, прощаемся. Прощаемся. Не будет у нас больше доктора Янсена, смоляне, земляки, родные вы мои. Может, ученей будут, может, умней, а только Янсена не будет. Не будет Янсена…
…О, как я жалею, что я – не живописец! Я бы непременно написал серое небо, и мокрое кладбище, и свежевырытую могилу, и калеку-краснознаменца. И – женщин: в черном, на коленях. Православных и католичек, иудеек и мусульманок, лютеранок и староверок, истово религиозных и неистово неверующих – всех, молящихся за упокой души и вечное блаженство не отмеченного ни званиями, ни степенями, ни наградами провинциального доктора Янсена…
Я уже смутно помню этого сутулого худощавого человека, всю жизнь представлявшегося мне стариком. Опираясь о большой зонт, он неутомимо от зари до зари шагал по обширнейшему участку. Это был район бедноты, сюда не ездили извозчики, да у доктора Янсена на них и денег-то не было. А были неутомимые ноги, великое терпение и долг. Неоплатный долг интеллигента перед своим народом. И доктор бродил по доброй четверти губернского города Смоленска без выходных и без праздников, потому что болезни тоже не знали ни праздников, ни выходных, а доктор Янсен сражался за людские жизни. Зимой и летом, в слякоть и вьюгу, днём и ночью.
Врачебный и человеческий авторитет доктора Янсена был выше, чем можно себе вообразить в наше время. Он обладал редчайшим даром жить не для себя, думать не о себе, заботиться не о себе, никогда никого не обманывать и всегда говорить правду, как бы горька она ни была. Такие люди перестают быть только специалистами: людская благодарная молва приписывает им мудрость, граничащую со святостью. И доктор Янсен не избежал этого. Человек, при жизни возведенный в ранг святого, уже не волен в своей смерти, если, конечно, этот ореол святости не создан искусственным освещением. Доктор Янсен был святым города Смоленска, а потому и обреченным на особую, мученическую смерть. Нет, не он искал героическую гибель, а героическая гибель искала его.
Доктор Янсен задохнулся в канализационном колодце, спасая детей.
В те времена центр города уже имел канализацию, которая постоянно рвалась, и тогда рылись глубокие колодцы. Над колодцами устанавливался ворот с бадьей, которой откачивали просочившиеся сточные воды. Процедура была длительной, рабочие в одну смену не управлялись, все замирало до утра, и тогда бадьей и воротом завладевали мы. Нет, не в одном катании — стремительном падении, стоя на бадье, и медленном подъеме из тьмы — таилась притягательная сила этого развлечения.
Провал в преисподнюю, где нельзя дышать, где воздух перенасыщен метаном, впрямую был связан с недавним прошлым наших отцов, с их риском, их разговорами, их воспоминаниями. Наши отцы прошли не только гражданскую, но и мировую, «германскую» войну, где применялись реальные отравляющие вещества.
И мы, сдерживая дыхание, с замирающим сердцем летели в смрадные дыры, как в газовую атаку.
Обычно на бадью становился один, а двое вертели ворот. Но однажды решили прокатиться вдвоем, и веревка оборвалась. Доктор Янсен появился, когда возле колодца метались двое пацанов. Отправив их за помощью, доктор тут же спустился в колодец, нашел уже потерявших сознание мальчишек, сумел вытащить одного и, не отдохнув, полез за вторым. Спустился, понял, что еще раз ему уже не подняться, привязал мальчика к обрывку веревки и потерял сознание. Мальчики пришли в себя быстро, но доктора Янсена спасти не удалось.
Так погиб последний святой города Смоленска, ценою своей жизни оплатив жизнь двух мальчиков, и меня потрясла не только его смерть, но и его похороны. Весь Смоленск от мала до велика хоронил своего Доктора.
- А дома у него – деревянный топчан и книги, – тихо сказала мама, когда мы вернулись с кладбища. – И больше ничего. Ничего!
В голосе ее звучало благоговение: она говорила о святом, а святость не знает бедности.
(Борис Васильев, автобиография "Летят мои кони...")
33 people reacted
79 views
Глупый не любит умного, необразованный образованного, невоспитанный воспитанного и т.д. И все это прикрываясь какой-нибудь фразой: „Я человек простой…“, „я не люблю мудрствований“, „я прожил свою жизнь и безShow more этого“, „всё это от лукавого“ и т. д.
А в душе ненависть, зависть, чувство собственной неполноценности...
Дмитрий Сергеевич Лихачев
А в душе ненависть, зависть, чувство собственной неполноценности...
Дмитрий Сергеевич Лихачев
33 people reacted
62 views
«По улицам текли кровавые ручьи. Это был кошмар…» Что творилось на Смоленщине в годы нацистской оккупации.
Show more
«Когда я шёл за колонной наших пленных, следовавшей по Рославльскому шоссе на станцию, на протяжении этого пути я насчитал 1400 тел – расстрелянных советских пленных. По улицам текли кровавые ручьи. Это был кошмар…».
В первый год войны на территории Смоленска и соседних областей развернулось самое крупное сражение начального периода войны – Смоленское, длившееся ровно два месяца – с 10 июля по 10 сентября 1941 года. К осени 41-го территория Смоленской области была оккупирована немцами, а в плен попало более 300 тысяч советских солдат. К тому моменту из 157 тысяч жителей Смоленска лишь небольшая часть успела покинуть город, а другая - погибла во время разрушительных бомбёжек. Они начались 24 июня 1941 года, и исторический центр города был уничтожен почти сразу. Но самой страшной стала ночь с 28 на 29 июня, когда немецкая авиация сбросила на Смоленск около двух тысяч зажигательных и около 100 крупных фугасных бомб. В ту ночь сгорело более 600 жилых домов. Люди прятались от бомбёжек в Чуриловском овраге, в ямах, которые выкапывали в огородах, как и в водах Днепра, где смоляне пытались укрыться от образовавшегося огненного вихря…
В немецком плане «Барбаросса» Смоленск занимал особое место – это был последний областной центр на пути к Москве. Сюда продвигалось самое мощное объединение войск Вермахта – группа армий «Центр», и потому неудивительно, что Смоленск стал единственным советским городом, который Гитлер дважды посещал во время войны. Сталин знал, насколько важно удержать Смоленск, но вопреки его строгому указанию «ни в коем случае не сдавать Смоленск врагу», Красной армии не удалось удержать его. Уже 16 июля 1941 года в город вошли немецкие войска, и вскоре Рейх стал наводить в нём свои порядки. На долгих два года Смоленск погрузился в чёрный туман нацистской оккупации: концлагеря в городе, ряды виселиц, расстрелы, сотни тысяч жертв.
Бургомистром города назначили известного в Смоленске адвоката Бориса Меньшагина, которому поручили создать концентрационный лагерь и переименовать улицы на немецкий лад. Сами немцы занимались тем, что выискивали среди местных жителей коммунистов и евреев, пропагандируя при этом перспективы новой жизни для местного населения. Во многих воспоминаниях того времени говорится о том, что многие смоляне, недовольные советской властью, были рады видеть немцев. В это сложно поверить, но многие верили тогда, что гитлеровцы пришли не уничтожать и порабощать их, а освобождать от большевиков, что крестьяне получат не колхозную, а собственную землю, что вновь откроются закрытые храмы…
⠀
«Моя мама стояла в толпе и знала, что не все жители деревни были довольны политикой партии - и при раскулачивании, и по отношению к колхозам и колхозникам. И некоторые жители даже ожидали прихода немецких войск – с надеждой на то, что Гитлер установит более справедливый порядок. Они ещё не знали о том, что он поставил перед германской армией задачу истребить все славянские народы и подчинить Германии весь мир», - рассказывала Светлана Землянухина, которая во время оккупации Смоленской области была ещё ребёнком. А вот как писал об этом военный врач (и по совместительству военный разведчик) Сергей Красновский, который прибыл в Смоленск в июле 1941 года:
⠀
«Картина была жуткая: дымились пожарища, по улицам валялись трупы бойцов и гражданского населения, толпы оставшихся людей занимались грабежом вещей из домов, оставленных жителями. По Витебскому шоссе день и ночь двигались немецкие полчища: машины, танки, моторизованная пехота. Немцы шныряли по всему городу – взламывали двери в оставшихся домах, забирали или уничтожали вещи, а после их ухода в эти дома бросались местные жители и грабили то, что не успели разграбить немцы. Тяжело, слишком тяжело переживать эту картину. Люди в эти дни походили на лунатиков или на душевнобольных.
Но не это было самое страшное. После захвата города немцами и начала устройства видимости якобы русского управления Смоленском во главе с господином Меньшагиным многие жители, одураченные этой бутафорией, в самом деле думали, что немцы пришли не завоёвывать и порабощать русский народ, а только прогнать большевиков и евреев. Эта часть населения настроена по отношению к немцам как бы нейтрально. Другая же часть, награбившая много вещей в первые дни войны при отступлении наших войск, боялась прихода Красной Армии по той причине, что с наворованным придётся расстаться и отвечать за грабежи. Особо неистовствовали домовладельцы, у которых сгорели дома. Они проклинали Сталина и всех большевиков, призывая на их головы все несчастья, какие только существуют. Полны были радости от прихода немцев и разного рода дельцы – спекулянты, торговцы, предприниматели... Но шло время, и надежды получить от немцев блага быстро лопались. Немцы, захватив большое количество пленных под Вязьмой, считали, что Россия уже разбита, и сбросили маски, показав своё истинное звериное лицо и цели, ради которых они пришли в СССР…»
⠀
Все трудоспособные жители Смоленщины в возрасте от 14 до 60 лет должны были зарегистрироваться на бирже труда и работать на благо Рейха. Они рыли окопы, ремонтировали дороги, разбирали завалы и т.д., а уклонение от работы рассматривалось как саботаж. Так что к За работу местные жители получали плату в виде 1 марки и 200 граммов хлеба в день. Кроме того, каждый трудоспособный человек должен был выплачивать в немецкую казну 100 рублей в год. Оккупанты ввели и натуральные налоги на мясо, молоко, картофель... Чтобы выжить, оставшиеся без денег и работы некоторые женщины были вынуждены работать в немецких госпиталях, которые оккупанты открывали для своих раненых солдат. И даже один – для советских военнопленных.
⠀
«Опять в Смоленск я прибыл в октябре 1941 года, - пишет в дневнике военный врач Сергей Красновский. - Мне сразу бросилось в глаза обилие военных госпиталей и возле каждого госпиталя – масса крестов над могилами погибших немецких солдат.
На Покровке – госпиталь, в бывшем нашем военном госпитале – госпиталь, в здании Педагогического института и в управлении Западных железных дорог – тоже госпитали, а в здании школы милиции был русский госпиталь. Когда мне удалось попасть в него, увиденная картина была настолько удручающей, что могла довести до сумасшествия. Наши раненые красноармейцы валялись на полу без повязок, пол был залит кровью и испражнениями... Гораздо было бы человечнее оставлять раненого умирать на поле боя без всякой помощи, чем та помощь, которая им якобы оказывалась немцами. Но это была политика, ибо часть населения говорила: «Смотрите, у немцев даже для русских госпиталь есть»».
⠀
Сергей Красновский не преувеличивал. Условия, в которых содержались военнопленные, даже близко не напоминали человеческие. Смертность людей была колоссальной и доходила до 200, 300 и 600 человек в день. Как обращались с советскими военнопленными в Смоленских концлагерях, позже рассказал Эрих Мюллер, ефрейтор 3-й роты 335-го охранного батальона: «В Смоленском концлагере № 126 с советскими военнопленными немецкие солдаты обращались очень жестоко. Считалось, что русский – получеловек, дикарь, и поэтому всякая жестокость по отношению к ним не только оправдывалась, но и поощрялась. Их избивали, гоняли на самые тяжёлые работы, а при малейшем признаке неповиновения расстреливали. Командир 335-го батальона подполковник Ширштедт инструктировал нас: «Русских щадить нечего, нужно чтобы советские военнопленные постоянно чувствовали мощь германского оружия». Мы добросовестно выполняли эти указания...»
⠀
К немецким фото, где изображены чистые и довольные горожане, нужно относиться осторожно, так как они, скорее всего, носили пропагандистский, постановочный характер. В действительности же население Смоленска должно было подчиняться новым установленным правилам: например, люди могли передвигаться по городу с 6 часов утра до 8-ми вечера - выходить в другое время, а также покидать город без разрешения было запрещено. За нарушение установленных правил следовало либо физическое наказание, либо заключение в концлагере, расположенном в Рославле.
А в районе Садки, выселив всех жителей, немцы организовали большое еврейское гетто, которое просуществовало год: 15 июля 1942 года оно было ликвидировано, однако точных данных о количестве убитых узников этого концлагеря нет.
⠀
Часто в Смоленске можно было наблюдать такую картину: в определённый час оцеплялись целые городские кварталы, всё население выгонялось на улицу и начиналась проверка документов. Причём все те лица, у которых не было документа о том, что они работают в немецких учреждениях, арестовывались и направлялись в сборные лагеря. Дальнейшая судьба этих людей зачастую была неизвестна.
⠀
Одним из основных занятий немецких солдат и офицеров был грабёж на всех уровнях. Так, наиболее ценные экспонаты смоленских музеев вывезли в Германию, ценности из домов и квартир оккупанты тащили с собой, стараясь отправить почтой на родину. «Что особенно поражает в характере немецких солдат, так это то, что даже раненый немец не бросает своей амуниции и награбленных вещей. Сам еле плетётся, а всё же тащит каску, противогаз и мешок с награбленными вещами», – подмечал военный врач. А Светлана Землянухина, так как была ещё ребёнком, запомнила другое - как немцы ходили по дворам местных жителей её деревни и отбирали последнее: тёплую одежду, запасы еды, инструменты… «Жизнь в оккупации была связана не только с угрозой физического истребления, были ещё угрозы и голода, и холода, и болезней. Люди заболевали и умирали просто от того, что нечего было есть… Наш дом стоял поодаль от деревни – рядом со школой, и мать как-то прослышала о том, что в деревне полицаи забирают у жителей скот. А было это летом, когда уже было запасено в сарае сено для коровы. И мать со старшим сыном решили её там спрятать. Освободили от сена угол сарая, завели туда корову да и заложили проход сеном. Мать через дыру в крыше сарая залезла к корове, чтобы она не мычала, и была там с ней целый день. Я хорошо помню, как полицаи пришли за нашей коровой, а мы, дети, бегали во дворе и сказали им, что нашу корову уже забрали. А мама рассудила так: если бы её обнаружили, то нас всех, конечно, расстреляли на месте, но и без коровы мы бы погибли от голода. А так удалось корову спасти».
Война войной, но Смоленск жил своей будничной жизнью, своими страстями, эмоциями, новостями, взаимоотношениями оставшихся в оккупации смолян друг с другом и новыми властями. Вот как эта сторона реальной жизни увиделась Сергею Красновскому:
«Ни в какой степени не оправдывались надежды на лучшую жизнь для торговцев и предпринимателей. Для иллюстрации я приведу пример одного предпринимателя, К. Этот господин решил открыть в городе баню. Захватил котёл и некоторый запас дров. По поводу этого банного открытия газета, издающаяся оккупационной администрацией, поместила большую статью под заголовком «Ростки новой жизни». В этой статье восхвалялись инициатива и предприимчивость «истинно русских людей», а сам господин К. величался «русским самородком». Но в скором времени о его бане узнали немцы и начали её усиленно посещать. Денег, конечно, не платили. Моются целый день, а потом дадут господину К. закурить сигару и уйдут. Кончилось дело тем, что однажды вымывшаяся в этом заведении команда немцев заболела сыпным тифом. Специально созданная комиссия признала, что это произошло благодаря бане К. Ему всыпали палок, а баню сожгли. Аналогичной была и судьба различных сапожных и других артелей. В открывающиеся мастерские немцы принесут починять обувь, а за работу дают лишь закурить. Если же с них владелец мастерской спрашивает марки или им покажется дорого, то они просто набьют морду и уйдут».
⠀
Медицинская помощь жителям города оказывалась в больнице, организованной для гражданского населения в здании бывшего областного тубдиспансера, и работающий там врач П.И. Кесарев, вспоминал: «Немцы относились к больнице самым бесцеремонным образом. Являлись и днём, и ночью, иногда искали по налётам кого-либо. Немецкие врачи не стеснялись заходить в чистую операционную во время операции в шинелях и фуражках, кричали на врачей… Было несколько случаев, когда из больницы немцы забирали тяжелобольных на расстрел. Так погиб больной Дубасов, которого перевели из тюрьмы в терапевтическое отделение весной этого 1943 года, а через несколько дней за ним приехали, чтобы его расстрелять. Из родильного отделения больницы увезли на расстрел и молодую беременную женщину».
Врач-педиатр Николай Бараненко, работавший во время оккупации Смоленска в городской амбулатории, сообщал о высокой смертности среди заболевших детей – истощённые больные дети умирали в 60% случаев. Чаще всего они страдали от инфекционных заболеваний, и особенно от дифтерии. Дифтерийной сыворотки для детей местных жителей в больнице не было. Её можно было достать только у немцев в обмен на куриные яйца. А яйца на базаре стоили 250-300 руб. «И вот мама, – писал Бараненко, – желая спасти ребёнка, бежала по базару, чтобы продать свою последнюю вещь, на эти деньги покупала яйца и несла их в немецкий госпиталь, умоляя дать лекарство для её больного ребёнка. Иногда немец смилостивится и, приняв от бедной женщины яички, выносит ей дифтерийную сыворотку».
⠀
Весной и летом 1943 года нацисты начали угонять население города на принудительные работы в Германию. В основном угонялись молодые люди, а так же работавшие в немецких воинских частях женщины, независимо от возраста и семейного положения, и те, кто работал в гражданских учреждениях города. Смолянам же, которые отказывались ехать, грозило заключение в концлагерь, им угрожали расстрелом или арестом родственников. Массовый угон горожан планировался перед отступлением из города в сентябре 1943 года, и как только горожане покидали свои жилища, они подверглись полному разграблению и потом сжигались - в целях сокрытия следов бесчинств. Вообще же, отступая из Смоленщины, немцы уничтожили всё, что, по их мнению, следовало взорвать и сжечь. В музее города есть фото машины для разрушения железнодорожных путей – это специальный паровоз с крюком, который ехал, разрывая шпалы и уничтожая даже насыпь.
Смоленск был освобождён 25 сентября 1943 года в результате Смоленской наступательной операции, которую проводили войска Западного фронта. Бойцы стрелкового батальона в тот день водрузили красное знамя над уцелевшим зданием гостиницы «Смоленск». А вскоре по всему городу начались взрывы домов - немцы оставили мины замедленного действия, и в итоге в городе было разрушено около 92% зданий. После войны понадобилось 15 лет, чтобы довести жилплощадь в Смоленске до довоенного уровня. Город возродился из пепла, что нельзя сказать о 2000 сожжённых сёл и деревень - нацистская оккупация Смоленска забрала и жизни более 150 тысяч мирных жителей.
Чтобы об этой истории узнало как можно больше людей, поделитесь этой публикацией со своими друзьями.
Show more
«Когда я шёл за колонной наших пленных, следовавшей по Рославльскому шоссе на станцию, на протяжении этого пути я насчитал 1400 тел – расстрелянных советских пленных. По улицам текли кровавые ручьи. Это был кошмар…».
В первый год войны на территории Смоленска и соседних областей развернулось самое крупное сражение начального периода войны – Смоленское, длившееся ровно два месяца – с 10 июля по 10 сентября 1941 года. К осени 41-го территория Смоленской области была оккупирована немцами, а в плен попало более 300 тысяч советских солдат. К тому моменту из 157 тысяч жителей Смоленска лишь небольшая часть успела покинуть город, а другая - погибла во время разрушительных бомбёжек. Они начались 24 июня 1941 года, и исторический центр города был уничтожен почти сразу. Но самой страшной стала ночь с 28 на 29 июня, когда немецкая авиация сбросила на Смоленск около двух тысяч зажигательных и около 100 крупных фугасных бомб. В ту ночь сгорело более 600 жилых домов. Люди прятались от бомбёжек в Чуриловском овраге, в ямах, которые выкапывали в огородах, как и в водах Днепра, где смоляне пытались укрыться от образовавшегося огненного вихря…
В немецком плане «Барбаросса» Смоленск занимал особое место – это был последний областной центр на пути к Москве. Сюда продвигалось самое мощное объединение войск Вермахта – группа армий «Центр», и потому неудивительно, что Смоленск стал единственным советским городом, который Гитлер дважды посещал во время войны. Сталин знал, насколько важно удержать Смоленск, но вопреки его строгому указанию «ни в коем случае не сдавать Смоленск врагу», Красной армии не удалось удержать его. Уже 16 июля 1941 года в город вошли немецкие войска, и вскоре Рейх стал наводить в нём свои порядки. На долгих два года Смоленск погрузился в чёрный туман нацистской оккупации: концлагеря в городе, ряды виселиц, расстрелы, сотни тысяч жертв.
Бургомистром города назначили известного в Смоленске адвоката Бориса Меньшагина, которому поручили создать концентрационный лагерь и переименовать улицы на немецкий лад. Сами немцы занимались тем, что выискивали среди местных жителей коммунистов и евреев, пропагандируя при этом перспективы новой жизни для местного населения. Во многих воспоминаниях того времени говорится о том, что многие смоляне, недовольные советской властью, были рады видеть немцев. В это сложно поверить, но многие верили тогда, что гитлеровцы пришли не уничтожать и порабощать их, а освобождать от большевиков, что крестьяне получат не колхозную, а собственную землю, что вновь откроются закрытые храмы…
⠀
«Моя мама стояла в толпе и знала, что не все жители деревни были довольны политикой партии - и при раскулачивании, и по отношению к колхозам и колхозникам. И некоторые жители даже ожидали прихода немецких войск – с надеждой на то, что Гитлер установит более справедливый порядок. Они ещё не знали о том, что он поставил перед германской армией задачу истребить все славянские народы и подчинить Германии весь мир», - рассказывала Светлана Землянухина, которая во время оккупации Смоленской области была ещё ребёнком. А вот как писал об этом военный врач (и по совместительству военный разведчик) Сергей Красновский, который прибыл в Смоленск в июле 1941 года:
⠀
«Картина была жуткая: дымились пожарища, по улицам валялись трупы бойцов и гражданского населения, толпы оставшихся людей занимались грабежом вещей из домов, оставленных жителями. По Витебскому шоссе день и ночь двигались немецкие полчища: машины, танки, моторизованная пехота. Немцы шныряли по всему городу – взламывали двери в оставшихся домах, забирали или уничтожали вещи, а после их ухода в эти дома бросались местные жители и грабили то, что не успели разграбить немцы. Тяжело, слишком тяжело переживать эту картину. Люди в эти дни походили на лунатиков или на душевнобольных.
Но не это было самое страшное. После захвата города немцами и начала устройства видимости якобы русского управления Смоленском во главе с господином Меньшагиным многие жители, одураченные этой бутафорией, в самом деле думали, что немцы пришли не завоёвывать и порабощать русский народ, а только прогнать большевиков и евреев. Эта часть населения настроена по отношению к немцам как бы нейтрально. Другая же часть, награбившая много вещей в первые дни войны при отступлении наших войск, боялась прихода Красной Армии по той причине, что с наворованным придётся расстаться и отвечать за грабежи. Особо неистовствовали домовладельцы, у которых сгорели дома. Они проклинали Сталина и всех большевиков, призывая на их головы все несчастья, какие только существуют. Полны были радости от прихода немцев и разного рода дельцы – спекулянты, торговцы, предприниматели... Но шло время, и надежды получить от немцев блага быстро лопались. Немцы, захватив большое количество пленных под Вязьмой, считали, что Россия уже разбита, и сбросили маски, показав своё истинное звериное лицо и цели, ради которых они пришли в СССР…»
⠀
Все трудоспособные жители Смоленщины в возрасте от 14 до 60 лет должны были зарегистрироваться на бирже труда и работать на благо Рейха. Они рыли окопы, ремонтировали дороги, разбирали завалы и т.д., а уклонение от работы рассматривалось как саботаж. Так что к За работу местные жители получали плату в виде 1 марки и 200 граммов хлеба в день. Кроме того, каждый трудоспособный человек должен был выплачивать в немецкую казну 100 рублей в год. Оккупанты ввели и натуральные налоги на мясо, молоко, картофель... Чтобы выжить, оставшиеся без денег и работы некоторые женщины были вынуждены работать в немецких госпиталях, которые оккупанты открывали для своих раненых солдат. И даже один – для советских военнопленных.
⠀
«Опять в Смоленск я прибыл в октябре 1941 года, - пишет в дневнике военный врач Сергей Красновский. - Мне сразу бросилось в глаза обилие военных госпиталей и возле каждого госпиталя – масса крестов над могилами погибших немецких солдат.
На Покровке – госпиталь, в бывшем нашем военном госпитале – госпиталь, в здании Педагогического института и в управлении Западных железных дорог – тоже госпитали, а в здании школы милиции был русский госпиталь. Когда мне удалось попасть в него, увиденная картина была настолько удручающей, что могла довести до сумасшествия. Наши раненые красноармейцы валялись на полу без повязок, пол был залит кровью и испражнениями... Гораздо было бы человечнее оставлять раненого умирать на поле боя без всякой помощи, чем та помощь, которая им якобы оказывалась немцами. Но это была политика, ибо часть населения говорила: «Смотрите, у немцев даже для русских госпиталь есть»».
⠀
Сергей Красновский не преувеличивал. Условия, в которых содержались военнопленные, даже близко не напоминали человеческие. Смертность людей была колоссальной и доходила до 200, 300 и 600 человек в день. Как обращались с советскими военнопленными в Смоленских концлагерях, позже рассказал Эрих Мюллер, ефрейтор 3-й роты 335-го охранного батальона: «В Смоленском концлагере № 126 с советскими военнопленными немецкие солдаты обращались очень жестоко. Считалось, что русский – получеловек, дикарь, и поэтому всякая жестокость по отношению к ним не только оправдывалась, но и поощрялась. Их избивали, гоняли на самые тяжёлые работы, а при малейшем признаке неповиновения расстреливали. Командир 335-го батальона подполковник Ширштедт инструктировал нас: «Русских щадить нечего, нужно чтобы советские военнопленные постоянно чувствовали мощь германского оружия». Мы добросовестно выполняли эти указания...»
⠀
К немецким фото, где изображены чистые и довольные горожане, нужно относиться осторожно, так как они, скорее всего, носили пропагандистский, постановочный характер. В действительности же население Смоленска должно было подчиняться новым установленным правилам: например, люди могли передвигаться по городу с 6 часов утра до 8-ми вечера - выходить в другое время, а также покидать город без разрешения было запрещено. За нарушение установленных правил следовало либо физическое наказание, либо заключение в концлагере, расположенном в Рославле.
А в районе Садки, выселив всех жителей, немцы организовали большое еврейское гетто, которое просуществовало год: 15 июля 1942 года оно было ликвидировано, однако точных данных о количестве убитых узников этого концлагеря нет.
⠀
Часто в Смоленске можно было наблюдать такую картину: в определённый час оцеплялись целые городские кварталы, всё население выгонялось на улицу и начиналась проверка документов. Причём все те лица, у которых не было документа о том, что они работают в немецких учреждениях, арестовывались и направлялись в сборные лагеря. Дальнейшая судьба этих людей зачастую была неизвестна.
⠀
Одним из основных занятий немецких солдат и офицеров был грабёж на всех уровнях. Так, наиболее ценные экспонаты смоленских музеев вывезли в Германию, ценности из домов и квартир оккупанты тащили с собой, стараясь отправить почтой на родину. «Что особенно поражает в характере немецких солдат, так это то, что даже раненый немец не бросает своей амуниции и награбленных вещей. Сам еле плетётся, а всё же тащит каску, противогаз и мешок с награбленными вещами», – подмечал военный врач. А Светлана Землянухина, так как была ещё ребёнком, запомнила другое - как немцы ходили по дворам местных жителей её деревни и отбирали последнее: тёплую одежду, запасы еды, инструменты… «Жизнь в оккупации была связана не только с угрозой физического истребления, были ещё угрозы и голода, и холода, и болезней. Люди заболевали и умирали просто от того, что нечего было есть… Наш дом стоял поодаль от деревни – рядом со школой, и мать как-то прослышала о том, что в деревне полицаи забирают у жителей скот. А было это летом, когда уже было запасено в сарае сено для коровы. И мать со старшим сыном решили её там спрятать. Освободили от сена угол сарая, завели туда корову да и заложили проход сеном. Мать через дыру в крыше сарая залезла к корове, чтобы она не мычала, и была там с ней целый день. Я хорошо помню, как полицаи пришли за нашей коровой, а мы, дети, бегали во дворе и сказали им, что нашу корову уже забрали. А мама рассудила так: если бы её обнаружили, то нас всех, конечно, расстреляли на месте, но и без коровы мы бы погибли от голода. А так удалось корову спасти».
Война войной, но Смоленск жил своей будничной жизнью, своими страстями, эмоциями, новостями, взаимоотношениями оставшихся в оккупации смолян друг с другом и новыми властями. Вот как эта сторона реальной жизни увиделась Сергею Красновскому:
«Ни в какой степени не оправдывались надежды на лучшую жизнь для торговцев и предпринимателей. Для иллюстрации я приведу пример одного предпринимателя, К. Этот господин решил открыть в городе баню. Захватил котёл и некоторый запас дров. По поводу этого банного открытия газета, издающаяся оккупационной администрацией, поместила большую статью под заголовком «Ростки новой жизни». В этой статье восхвалялись инициатива и предприимчивость «истинно русских людей», а сам господин К. величался «русским самородком». Но в скором времени о его бане узнали немцы и начали её усиленно посещать. Денег, конечно, не платили. Моются целый день, а потом дадут господину К. закурить сигару и уйдут. Кончилось дело тем, что однажды вымывшаяся в этом заведении команда немцев заболела сыпным тифом. Специально созданная комиссия признала, что это произошло благодаря бане К. Ему всыпали палок, а баню сожгли. Аналогичной была и судьба различных сапожных и других артелей. В открывающиеся мастерские немцы принесут починять обувь, а за работу дают лишь закурить. Если же с них владелец мастерской спрашивает марки или им покажется дорого, то они просто набьют морду и уйдут».
⠀
Медицинская помощь жителям города оказывалась в больнице, организованной для гражданского населения в здании бывшего областного тубдиспансера, и работающий там врач П.И. Кесарев, вспоминал: «Немцы относились к больнице самым бесцеремонным образом. Являлись и днём, и ночью, иногда искали по налётам кого-либо. Немецкие врачи не стеснялись заходить в чистую операционную во время операции в шинелях и фуражках, кричали на врачей… Было несколько случаев, когда из больницы немцы забирали тяжелобольных на расстрел. Так погиб больной Дубасов, которого перевели из тюрьмы в терапевтическое отделение весной этого 1943 года, а через несколько дней за ним приехали, чтобы его расстрелять. Из родильного отделения больницы увезли на расстрел и молодую беременную женщину».
Врач-педиатр Николай Бараненко, работавший во время оккупации Смоленска в городской амбулатории, сообщал о высокой смертности среди заболевших детей – истощённые больные дети умирали в 60% случаев. Чаще всего они страдали от инфекционных заболеваний, и особенно от дифтерии. Дифтерийной сыворотки для детей местных жителей в больнице не было. Её можно было достать только у немцев в обмен на куриные яйца. А яйца на базаре стоили 250-300 руб. «И вот мама, – писал Бараненко, – желая спасти ребёнка, бежала по базару, чтобы продать свою последнюю вещь, на эти деньги покупала яйца и несла их в немецкий госпиталь, умоляя дать лекарство для её больного ребёнка. Иногда немец смилостивится и, приняв от бедной женщины яички, выносит ей дифтерийную сыворотку».
⠀
Весной и летом 1943 года нацисты начали угонять население города на принудительные работы в Германию. В основном угонялись молодые люди, а так же работавшие в немецких воинских частях женщины, независимо от возраста и семейного положения, и те, кто работал в гражданских учреждениях города. Смолянам же, которые отказывались ехать, грозило заключение в концлагерь, им угрожали расстрелом или арестом родственников. Массовый угон горожан планировался перед отступлением из города в сентябре 1943 года, и как только горожане покидали свои жилища, они подверглись полному разграблению и потом сжигались - в целях сокрытия следов бесчинств. Вообще же, отступая из Смоленщины, немцы уничтожили всё, что, по их мнению, следовало взорвать и сжечь. В музее города есть фото машины для разрушения железнодорожных путей – это специальный паровоз с крюком, который ехал, разрывая шпалы и уничтожая даже насыпь.
Смоленск был освобождён 25 сентября 1943 года в результате Смоленской наступательной операции, которую проводили войска Западного фронта. Бойцы стрелкового батальона в тот день водрузили красное знамя над уцелевшим зданием гостиницы «Смоленск». А вскоре по всему городу начались взрывы домов - немцы оставили мины замедленного действия, и в итоге в городе было разрушено около 92% зданий. После войны понадобилось 15 лет, чтобы довести жилплощадь в Смоленске до довоенного уровня. Город возродился из пепла, что нельзя сказать о 2000 сожжённых сёл и деревень - нацистская оккупация Смоленска забрала и жизни более 150 тысяч мирных жителей.
Чтобы об этой истории узнало как можно больше людей, поделитесь этой публикацией со своими друзьями.
1/9
11 person reacted
58 views
Когда надо встать и идти
Платье с чужим номером она надевала так спокойно, словно собиралась на прогулку. Это был её личный, добровольный выбор. Даже вShow more Равенсбрюке Лиза не теряла присутствия духа, и теперь приняла самое главное решение в своей жизни. Когда надо встать и идти. Несмотря ни на что. До освобождения этого лагеря Красной армией оставался всего месяц.
Лиза обожала дом бабушки на Литейном. Бывшая фрейлина императрицы, урожденная графиня Дмитриева-Мамонова, часто приглашала девочку к себе. А родилась Лиза в Риге, 8 декабря 1891 года, но, когда ей исполнилось четыре, семья перебралась в Анапу. Отец унаследовал огромное имение Джемете с виноградниками, и увлечённо занялся работой. Там же, в Анапе, Лиза пошла в школу, потом её перевели в Ялту – отец получил назначение возглавить Императорский Никитский ботанический сад. Но и там семья не задержалась: её глава внезапно скончался в июле 1906 года. Молодая вдова с двумя детьми (у Лизы был младший брат) решила перебраться в столицу.
Романтичная, обожающая поэзию девушка, легко училась в петербургской гимназии и на Высших Бестужевских курсах. В 1908 году она познакомилась с Александром Блоком и долгие годы после этого поддерживала с ним дружеские отношения и переписку. Вскоре выпустила сборник стихов, которые публика приняла весьма благосклонно, а вот Блок творчество раскритиковал:
«Скифские черепки» мне мало нравятся, - признавался поэт, - я знаю, что всё меняются. А вы – молоды очень. Но мне кажется, что Ваши стихи – не для печати».
Лиза попала в круг молодых и талантливых: она общалась с Гумилёвым и Ахматовой, с Мандельштамом и Лозинским. А избранником её стал юрист Дмитрий Кузьмин-Караваев, за которого Лиза и вышла замуж 19 февраля 1910 года. Но блестящее эстетствующее общество быстро разочаровало молодую женщину – богемная жизнь поэтов казалась ей слишком… ненастоящей. Искусственной. Разделял ли супруг её мнение? О, нет. В конце концов, Лиза оставила столицу. В Анапе, любимой ею с детства, она написала об этом разрыве Блоку. Но развод оформила только в 1913-м, в том же году, когда родилась её дочь.
«Был большой перелом, и из него я вышла с Вашим именем, - эти строки Лиза опять адресовала Александру Блоку, - потом были годы совершенного одиночества… И были Вы, Вы. Потом к земле как-то приблизилась, и снова человека полюбила… И теперь месяц назад у меня дочь родилась. Я назвала её Гайана – земная».
У Лизы словно выросли крылья, и она снова начала писать: стихи, философские рассказы, повести, поэмы... Её всё больше занимали вопросы смысла жизни. Периодически ей казалось, что она находится на перепутье, когда только усилие воли даёт возможность встать и идти дальше. И то новое, странное, что произошло в России – февральскую революцию – она приняла с воодушевлением и любопытством. Неужели это начало чего-то большого и светлого? В 1917-м году так думали многие.
Елизавета Кузьмина-Караваева присоединилась к партии эсеров, и даже участвовала в их съезде годом позже. А вот позицию большевиков не принимала, и даже вела против них пропаганду. Но арестовали её не за это, а как раз за сочувствие революции. В марте 1919 года, в Анапе, Лизу задержали деникинцы, и её дело решено было рассмотреть в Екатеринодаре.
Случай, везение, только так это можно называть: за Лизу быстро вступились друзья прежних лет – Толстой, Волошин, поэтесса Вера Инбер. А судья, Данила Скобцов, и вовсе был очарован и влюблён. Лиза вышла за него замуж летом 1919-го, когда обрела свободу.
Но жизнь словно ускорилась – события разворачивались с лихорадочной быстротой. Белое движение на юге потерпело поражение, и Скобцовы, с Гайяной и матерью Лизы поспешно уехали в Грузию, а оттуда – в Стамбул, затем в Сербию. Уже в эмиграции родился сын, Юрий, следом дочь, Анастасия. Семья переезжала много раз, пока не остановилась в Париже.
Эмигрантское общество радушно приняло Скобцовых. Лиза опять занялась литературой, много писала о том, в каком трудном положении оказались её соотечественники, были и очерки из её собственной жизни. Но 1926-й год стал поворотным: умерла младшая дочь, Анастасия. Потрясённая Лиза опять оказалась в том положении, которое уже было ей знакомо: что делать, когда нет сил встать и идти?
Был долгий разговор с мужем о принятом решении: Лиза Скобцова призналась, что готова принять постриг. Она превратилась в монахиню Марию, и теперь всё своё время посвящала помощи другим – собирала средства для детей, организовала общежитие для женщин, оставшихся без крова, участвовала в создании культурно-просветительского общества «Православное дело», а когда началась Вторая мировая, именно в доме монахини Марии собирались участники французского Сопротивления.
Тайком, в мусорных контейнерах, Лиза Скобцова вывозила еврейских детей. Но кто-то сообщил "куда следует", и в 1943-м были арестованы и Лиза, и её сын Юрий (старшая дочь еще в 1935 году уехала в СССР). Монахиню Марию, перевезли в лагерь Равенсбрюк. Сына – в Дора-Миттельбау.
В конце марта 1945 года многих женщин из лагеря должны были вывести из бараков навсегда. Одна молодая мать не находила места от беспокойства – у неё оставался маленький ребенок. Лиза держалась прямо. Снова настал тот самый момент, когда надо встать и идти. И она приняла решение: предложила своё платье. 31 числа, всего за месяц до освобождения Равенсбрюка, Лиза Скобцова добровольно пошла к финалу вместо другой женщины. Она заменила её.
Именем отважной русской монахини названа улица в Париже. В 1985 году ей присвоено звание «Праведник мира». В 2004 году Мария (Елизавета) Скобцова была канонизирована.
Ника Марш
Чтобы об этой истории узнало как можно больше людей, поделитесь этой публикацией со своими друзьями.
___________________
Уважаемые подписчики! Подписывайтесь на наш телеграм канал по ссылке в комментариях! Там еще больше интересных историй, стихов и высказываний
#светлана_ткачёва#тихий_дворик#люди_и_судьбы
Платье с чужим номером она надевала так спокойно, словно собиралась на прогулку. Это был её личный, добровольный выбор. Даже вShow more Равенсбрюке Лиза не теряла присутствия духа, и теперь приняла самое главное решение в своей жизни. Когда надо встать и идти. Несмотря ни на что. До освобождения этого лагеря Красной армией оставался всего месяц.
Лиза обожала дом бабушки на Литейном. Бывшая фрейлина императрицы, урожденная графиня Дмитриева-Мамонова, часто приглашала девочку к себе. А родилась Лиза в Риге, 8 декабря 1891 года, но, когда ей исполнилось четыре, семья перебралась в Анапу. Отец унаследовал огромное имение Джемете с виноградниками, и увлечённо занялся работой. Там же, в Анапе, Лиза пошла в школу, потом её перевели в Ялту – отец получил назначение возглавить Императорский Никитский ботанический сад. Но и там семья не задержалась: её глава внезапно скончался в июле 1906 года. Молодая вдова с двумя детьми (у Лизы был младший брат) решила перебраться в столицу.
Романтичная, обожающая поэзию девушка, легко училась в петербургской гимназии и на Высших Бестужевских курсах. В 1908 году она познакомилась с Александром Блоком и долгие годы после этого поддерживала с ним дружеские отношения и переписку. Вскоре выпустила сборник стихов, которые публика приняла весьма благосклонно, а вот Блок творчество раскритиковал:
«Скифские черепки» мне мало нравятся, - признавался поэт, - я знаю, что всё меняются. А вы – молоды очень. Но мне кажется, что Ваши стихи – не для печати».
Лиза попала в круг молодых и талантливых: она общалась с Гумилёвым и Ахматовой, с Мандельштамом и Лозинским. А избранником её стал юрист Дмитрий Кузьмин-Караваев, за которого Лиза и вышла замуж 19 февраля 1910 года. Но блестящее эстетствующее общество быстро разочаровало молодую женщину – богемная жизнь поэтов казалась ей слишком… ненастоящей. Искусственной. Разделял ли супруг её мнение? О, нет. В конце концов, Лиза оставила столицу. В Анапе, любимой ею с детства, она написала об этом разрыве Блоку. Но развод оформила только в 1913-м, в том же году, когда родилась её дочь.
«Был большой перелом, и из него я вышла с Вашим именем, - эти строки Лиза опять адресовала Александру Блоку, - потом были годы совершенного одиночества… И были Вы, Вы. Потом к земле как-то приблизилась, и снова человека полюбила… И теперь месяц назад у меня дочь родилась. Я назвала её Гайана – земная».
У Лизы словно выросли крылья, и она снова начала писать: стихи, философские рассказы, повести, поэмы... Её всё больше занимали вопросы смысла жизни. Периодически ей казалось, что она находится на перепутье, когда только усилие воли даёт возможность встать и идти дальше. И то новое, странное, что произошло в России – февральскую революцию – она приняла с воодушевлением и любопытством. Неужели это начало чего-то большого и светлого? В 1917-м году так думали многие.
Елизавета Кузьмина-Караваева присоединилась к партии эсеров, и даже участвовала в их съезде годом позже. А вот позицию большевиков не принимала, и даже вела против них пропаганду. Но арестовали её не за это, а как раз за сочувствие революции. В марте 1919 года, в Анапе, Лизу задержали деникинцы, и её дело решено было рассмотреть в Екатеринодаре.
Случай, везение, только так это можно называть: за Лизу быстро вступились друзья прежних лет – Толстой, Волошин, поэтесса Вера Инбер. А судья, Данила Скобцов, и вовсе был очарован и влюблён. Лиза вышла за него замуж летом 1919-го, когда обрела свободу.
Но жизнь словно ускорилась – события разворачивались с лихорадочной быстротой. Белое движение на юге потерпело поражение, и Скобцовы, с Гайяной и матерью Лизы поспешно уехали в Грузию, а оттуда – в Стамбул, затем в Сербию. Уже в эмиграции родился сын, Юрий, следом дочь, Анастасия. Семья переезжала много раз, пока не остановилась в Париже.
Эмигрантское общество радушно приняло Скобцовых. Лиза опять занялась литературой, много писала о том, в каком трудном положении оказались её соотечественники, были и очерки из её собственной жизни. Но 1926-й год стал поворотным: умерла младшая дочь, Анастасия. Потрясённая Лиза опять оказалась в том положении, которое уже было ей знакомо: что делать, когда нет сил встать и идти?
Был долгий разговор с мужем о принятом решении: Лиза Скобцова призналась, что готова принять постриг. Она превратилась в монахиню Марию, и теперь всё своё время посвящала помощи другим – собирала средства для детей, организовала общежитие для женщин, оставшихся без крова, участвовала в создании культурно-просветительского общества «Православное дело», а когда началась Вторая мировая, именно в доме монахини Марии собирались участники французского Сопротивления.
Тайком, в мусорных контейнерах, Лиза Скобцова вывозила еврейских детей. Но кто-то сообщил "куда следует", и в 1943-м были арестованы и Лиза, и её сын Юрий (старшая дочь еще в 1935 году уехала в СССР). Монахиню Марию, перевезли в лагерь Равенсбрюк. Сына – в Дора-Миттельбау.
В конце марта 1945 года многих женщин из лагеря должны были вывести из бараков навсегда. Одна молодая мать не находила места от беспокойства – у неё оставался маленький ребенок. Лиза держалась прямо. Снова настал тот самый момент, когда надо встать и идти. И она приняла решение: предложила своё платье. 31 числа, всего за месяц до освобождения Равенсбрюка, Лиза Скобцова добровольно пошла к финалу вместо другой женщины. Она заменила её.
Именем отважной русской монахини названа улица в Париже. В 1985 году ей присвоено звание «Праведник мира». В 2004 году Мария (Елизавета) Скобцова была канонизирована.
Ника Марш
Чтобы об этой истории узнало как можно больше людей, поделитесь этой публикацией со своими друзьями.
___________________
Уважаемые подписчики! Подписывайтесь на наш телеграм канал по ссылке в комментариях! Там еще больше интересных историй, стихов и высказываний
#светлана_ткачёва#тихий_дворик#люди_и_судьбы
1/6
