Помню ощущения от просмотра репортажей с фронта: смотрела на коллег-военкоров с уважением, но и с глубоким непониманием их мотивов работать в зоне боевых действий. Репортажи из Чечни просто пугали
Show more ребенка, а, например, новости из более-менее недавней Сирии вызывали глубокую профессиональную рефлексию.
Так было до 28 января 2024 года, когда сложилась необходимость приехать на ЛБС. Что скажу, все вопросы отпали сами собой. И, хотя на линию боесоприкосновения я больше не выезжаю, опять же, в силу того, что мне лично там нечего делать - я просто не работаю в кадре, в зону боевых действий перемещаюсь регулярно и теперь уже я сталкиваюсь с непониманием окружающими моих мотивов работы на опасных территориях. Ну во-первых, это моя работа и я там нужна, во-вторых, я получаю от работы в зоне СВО глубокое профессиональное удовлетворение. Там другая жизнь, точнее, не так, там жизнь - настоящая. А не вся эта дребедень с культом потребления во главе угла. Там я много и сложно думаю, при том, что много и сложно думать - мое обычное состояние, но там всё глубже, сложнее, больнее, острее. Уверена, спроси любого военного журналиста о мотивах, он ответит так же.
Сегодня грустная дата, напоминающая людям о том, что есть такие профессии, которые неразрывно связаны с риском для жизни, совершенно осознанного риска. Военная журналистика - одна из них.
И снова ноги сами лезут в воду,
В висках пульсирует «не обойти никак».
Найду ли смерть, не зная броду,
Иль дуракам везет, а я - дурак.