Эстерике 72, и последние 10 лет она живет в каменном доме в Старом Яффо. У Эстерики галерея, сегодня в ней висят фотографии ясноглазых и резкоморщинистых пакистанцев, похожих одновременно на лучшее изShow more Верещагина и обложек Esquire. На том же первом этаже у Эстерики кухня и кафе - заставленная специями, чайничками и подносиками со свежевыпеченными на картофельной воде хлебами. Эстерика фотограф, а еще говорит, что собирать у себя людей и угощать их едой и выпечкой – ее миссия и призвание. К тому моменту, когда мы болтаем с ней уже минут 10 (на иврите!) и я думаю уходить, пара русскоязычных посетителей, сидевших за столиком снаружи, сбегает, не заплатив и предварительно заказав еще по чашке кофе. Эстерика шокированная стоит с подносом в переулке и осмысляет произошедшее (впервые за все время роботы ее кафе), так что через минуту мы уже пьем этот кофе с ней за освободившимся столиком, прислонившись спинами к теплой вековой кладке и под свисающими с небес вьюнами. У Эстерики на голове ежик седых волос, и длинные серьги в ушах. Когда мне будет 72 – я буду такой же.
Со мной в шаверме работает грузинский юноша Леван. Я считаю его реинкарнацией Скрипача из Кин-дза-дза: Леван явно думает на 3х языках, продолжения которых не знает (русском, английском и иврите, соответственно). Вообще, на кухне царит страшнейший суржик: если учесть, что в иврит все все время добавляют арабские словечки, а Левану мы иногда говорим «мадлоба, генацвале», то в общей сложности языков получается 5.
На кассе иногда стоит Кристина с мелированием и вечно заныканной в одном из кухонных холодильников открытой бутылкой пива. В день, когда Леван опрокинул в ванну кипящего масла литр холодной воды (столб раскаленного жира ударил в потолок, это была середина дня, и посетителей был полный зал, маслом было покрыто абсолютно все помещение, пол оставался настолько скользким даже после нескольких раундов уборки, что через три часа после происшествия я поскользнулась и провалилась в канализацию, дыру в которую оставили открытой после сотой попытки отмыть плитку), Кристина предложила называть его Аннушкой. Все-таки русскую культуру-то хрен отменишь.
Еще с нами работают ребята из Кирьят Шмоны. Этот город у нас тут называется «крайний север», и сейчас полностью эвакуирован. У Инона в Кирьят Шмоне был (есть?) свой ресторан, и Шай в нем же и работал, а Мони работал на складе в супермаркете, и на английском они вообще не говорят, потому что по собственному объяснению «в школе на уроках спали сидя». Рядом с рестораном Инона прилетела ракета в легковушку, и теперь я разминаю на них всех свой скудный иврит.
По пятницам к нам на кухню из синагоги приходит Яхи. Он должен удостовериться, что все кошерно и помолиться. После он обычно остается помочь с готовкой и, надо признать, баклажаны он чистит с неистовой скоростью. Яхи очень пожилой, у него ветхозаветная седая борода, иврит в его исполнении я не разбираю совсем, ни слова.
Вообще, ветхозаветного тут, конечно, беспрецедентно много. Если послушать медийных лиц в разных странах, то можно убедиться, что все используют разную лексику, даже когда говорят о похожих вещах. Например, выбрать путь конфронтации может быть большой ошибкой. Но у нас скажут, что небеса разверзнутся и содрогнется земля. Прямо из телевизора. Ну и если надо придумать название для противоракетного комплекса, то никаких Триумфов, никаких Сосен. Праща Давида, motherfuckers, потому что именно так мы тут и живем.
Пока Моти нанизывает на чудовищный стальной штырь 30 кг шавермы, я панирую баклажаны в муке. Он спрашивает меня, почему я уехала из России, и я рассказываю про войну, нездоровую ситуацию, отсутствие будущего и невозможность ездить в Европу. Вдруг перед глазами моими возникает картина, как полгода назад я на иврите могла сказать только «шалом» и панически боялась даже пытаться понять, что мне ответили. Сегодня на иврите я купила секатор для растений, лопатку садовую и мешок земли, а еще прочитала в Яффо под фотографиями потомственных арабских рыбаков, в каком поколении они все работают в порту. Я такая молодец.

Когда я собралась в Израиль, мне многие насмешливо сулили мытьё полов за гроши, вместо обеспеченной московской жизни. Как в воду глядели: который день вкалываю на кухне тель-авивского кафе, причем типа за еду.Show more Заведение полностью перешло на приготовление обедов для ЦАХАЛа, продукты покупаются на донаты, питы и кабачки режутся руками волонтеров. Я теперь умею закрывать порционные коробочки с огурцами одной рукой и мыть плиту, на которой было приготовлено 3500 порций еды, несколько поскальзываясь на слое горелого жира на полу. По вечерам у меня из тапок течет моющее средство, и смывая его сегодня, я вспоминаю, что в Газе воды сейчас нет.

Когда мы просыпаемся утром, первые два вопроса - это "Чё там север?" (Не присоединилась ли Хезболла к войне) и "Ещё не пошли?" (Про наземную операцию в Газе). Получаем в ответ "норм" и "нет" и идём ставить кофе, пока сирена не началась.
Друг сообщает, что не ел два дня и не спал три. Строго говорю ему, что пока армия воюет, рискуя собой, откинуться в тылу с голоду и недосыпу (или поехать кукухой) будет максимально неловко. А то война закончится, все вернутся - а олимы передохли от ужаса. Придется новых завозить.

Мы предупреждаем домочадцев, когда собираемся запустить блендер или миксер, потому что от громких звуков все сейчас подскакивают в сторону мамада. Ещё появилась привычка вслух называть звуки, которые вдруг раздаются. Типа "не, это скорая", "не, это скутер" или "не, это стиралка".

До войны в кафе работали несколько палестинцев, которые уехали домой на шабат 6 октября, и которых никогда больше не пустили через КПП обратно. Как они там, интересно?..

Мы идём смотреть закат, потому что так сидеть безвылазно уже нереально, ковид какой-то. На набережной невозможно мало людей, на пляже никого, в море тоже. Очень красное солнце садится в тучи, из-за которых наземную операцию опять отложили. "Почему Саша не пришел смотреть? Он ведь любит закаты?" - "Потому что сейчас коридор затмений. И Марс в Скорпионе. Он при таком не ходит".
ХАМАС в скорпионе. Главное, чтобы не Марс в Хезболле.

На набережной укрытий нет, поэтому когда начинается сирена, мы бежим за всеми остальными - к небольшому амфитеатру на газоне - и ложимся на землю у каменного парапетика, закрыв голову руками. Потом окажется, что было видно ракеты купола, но я закрыла глаза, поэтому слышала только грохот в небе. Для остальных лежащих там израильтян - сильно более коренных, чем я - мы явно выглядим перепуганными иностранцами, поэтому они очень заботливо нас утешают по-английски.

Команда энтузиастов делает бот, отвечающий на любые вопросы про войну. Я подрядилась проверить "плохие" ответы - получившие дизлайк от пользователей или тестировщиков - и написать ручками ответы "хорошие". "Почему евреев не любят?" - интересуется кто-то из пользователей у бота про войну с ХАМАС. "Возможно ли создать независимую Палестину?" "Зачем нарушают права человека?" (формулировки сохранены).
"Я бот, я не даю оценок и у меня нет личного мнения, - старательно пишу я в третей ячейке подряд, - аналитику по этому вопросу вы можете почитать тут..."

Со всего света мне пишут и спрашивают, как я. Каюсь, я часто копирую сообщения с однажды емко сформулированным ответом. "Все хорошо, у меня в квартире мамад, на юге гораздо хуже, нет, не уеду, нет, не страшно, потому что надо мной железный купол, а на моей стороне воюет целая армия". "Тебя наверное заебали вопросами?" - спрашивают из Финляндии. Нет, ребят. Заебали меня террористы. А люди, которые меня любят и волнуются - нет.

Вообще конечно, мы живем, как в кино. Довольно ярко и сильно утомительно.

Кафель удивительно объединяет между собой блевотину, формалин, ладан и непонимание, в какую позу встать. Среди кафеля почти всегда нужно вести себя определенным образом - например, подобострастно, или сдержанно,Show more или хотя бы тихо. При этом именно в окружении кафеля чаще всего хочется орать.
Кафель омерзителен. Кафель крышует ГБУ, ДЗМ и вахтеров. Кафеля слишком много. Однажды я позволю себе завыть там, где кафель, но пока моей свободы хватает только на то, чтобы периодически среди кафеля глумиться.
Мне кажется, кафель меня до срока пытается убить, и тогда я бегу, а он обколупывается мне вслед продезинфицированными трещинками. Дни проведенные среди кафеля нелегко пережить, и так хочется встретиться взглядом с кем-то, кто тоже все понял, кто не повелся, кто раскусил кафель с порога и знает ему цену. Правда, обычно люди прячут глаза среди кафеля. Похоже, нам всем его не миновать.

Удивительна потребность в свободе, конечно. Если обнаружить, что свобода и тревожная неизвестность – это неразрывный дуэт, то наше (мое) стремление «на волю» - то есть к ответственности в необязательных местах,Show more небезопасности, неопределенности и отсутствию гарантий позитивного исхода для каждого из бесконечного количества решений, которые приходится нон-стопом и через семь потов принимать - выглядит крайне сомнительным. В минуты слабости я думаю, что жажда свободы – это не благородная потребность, а хроническая болезнь. Типа как мигрень: такая досада, у меня раз в месяц головные боли и я вынуждена лежать денек на обезболе в темноте. Увы, у меня тяга к свободе, мне приходится периодически ломать привычное и нормальное и гарцевать куда-то в неизвестность. Да, тяжело, ужас, устала, да, не говори, приходится увы с этим считаться, такая хроника.
Научилась бывать в библиотеке Бейт-ариэла, возле тель-авивского музея изобразительных искусств. Здесь просторно и тихо, окна в пол и светлое дерево, и кажется, что модные неяркие свитшоты посетители специально подбирали под ретро-модерновую мебель, на которую приятно поставить свои серебристые леново. Меня как-то невероятно радует, что я приехала сюда не позырить, а вообще-то поработать, потому что прямо сейчас я настоящий удаленщик, не хуже всех них, и у меня тоже есть экологичная бутылочка для воды и у нее есть свой бэкграунд (и нарисованный камчатский медведь), и у меня бэкграунд тоже есть, столь же загадочный для всех этих впервые в жизни не-видящих меня незнакомцев, как и их – для меня. Кажется, бонус неопределенности и выключенности из привычного именно в этом: моя история и маршрут больше не очевидны, не само собой разумеющиеся, не синонимичны окружающим. Я привыкла быть в окружении попутчиков, которые ехали к нашей с ними встрече примерно теми же поездами и теми же станциями, что я, и немного завидовать тем, кто путешествует каким-то возможно банальным для себя, но неожиданным для меня способом. Эта синхронность с окружающими дает помимо безопасности еще некоторую растворенность в нашем общем бульоне контекста. Мне нравится, что сейчас я неочевидна, незнакома и нова для окружающего так же, как оно для меня. Я от этого как будто существую.
Масштаб местного дружелюбия хорошо иллюстрирует такая, например, зарисовочка. Тормозя на десятом подряд красном светофоре я издаю возмущенный стон, и парень на самокате, остановившись впереди меня, на иврите кивает: че-то все красное сегодня, бесит. Спрашивает, куда я еду, и рассказывает, что сам катится стричься (под шлемом тебе не видно, но пора уже реально). Господи, спасибо тебе за город, в котором разговоры с незнакомцами - как фонтанчики с питьевой водой - спешат на помощь каждому жаждущему.
Правда, любовь и близость теперь (и еще надолго) живут в телеграме, и мне хочется завести пяток часов на стене, чтобы знать у кого который сейчас час. Дома я еще справлялась удержать в голове все часовые пояса одновременно – а теперь, когда помимо финского, грузинского, израильского и испанского времен нужно помнить еще и московское, - я сломалась. Забавно, что и с Тбилиси, и с Барселоной мы созваниваемся по Москве. Плюс два, минус один, тик-так. Дом есть, где-то есть – тик-так. Минус два, плюс четыре, полночь. Как же нас разметало.

Такс, кто здесь?